# Светлана Сорокина: передачи, интервью, публикации. #
<<< на главную # <<< другие эфиры и проекты # карта сайта
23-25 мая 2006 г. в Москве в рамках большого журналистского фестиваля прошёл Финал Второго всероссийского конкурса регионального телевидения
Зачем и для кого голливудский красавец Джордж Клуни снял кино про журналистов
Свободный микрофон. 23 мая 2006
Модератор: Светлана Сорокина
Светлана: Я знаете что хотела сказать? Недавно, по-моему, в «Огоньке» был проведен некий опрос на простенькую тему: «Какое кино вылюбите: американское, европейское, российское? И какое смотрите?» Оказалось, что американское кино любят и поддерживают, и смотрят всего 17% нашей российской аудитории. Почему-то столько же любит европейское, которое никто толком и не знает.
Вот я подумала, задала себе вопрос: «А какое кино я люблю?» И подумала, что, конечно же, американское. Ну, во-первых, из чувства противоречия. Потому что терпеть не могу это ханжество статистического большинства, когда смотрят все взахлеб, на отвал башки, а потом говорят, что не любят - из патриотических соображений.
Во-вторых, я подумала, что американское кино… Понимаете, все эти трюки, которые сейчас выделывают в новейших российских фильмах, – это все равно опыты юных талантов при Доме Пионеров. Потому что «там» есть, конечно же, и «Властелин колец», и «Звездные войны», и «Титаник». И все это – суперграндиозно.
И, наконец, я стала вспоминать американские фильмы и подумала: «Какие они разные». На любую аудиторию. Они очень разные. Есть там «Форест Гамп», есть замечательные мелодрамы, есть боевики, так просто супербоевики!
А есть фильм Клуни. Красавчик Клуни в прошлом году снял вот такой фильм: «Доброй ночи и удачи». Причем лично я от Клуни особо ничего не ожидала: он же «красавчик» – это почти что юная блондинка, ничего больше, вроде бы, и не требуется. Просто факт существования. И вдруг он снимает вот такой фильм. Ни фига не кассовый, что и подтвердила практика – он не кассовый. На нем в залах, особенно у нас в России, действительно сидело по 3 человека. Почему-то для Клуни это важно. А почему для него это важно? Вот, наверно, сейчас он нам всем и пояснит, посмотрим.
[Интервью с Дж. Клуни и журналистами, ставшими прототипами картины «Спокойной ночи и удачи»]
Светлана: Ну вот, собственно говоря, посмотрели вы и фильм, и то, что себе думают создатели фильма об этом времени, о профессии журналиста. Здесь, кстати говоря, Леня Никитинский сказал, что для него довольно примитивно рассказывают.
Л. Никитинский: Детские страсти…
Светлана: Детские страсти, сказал коллега, потому что если взять начало 50-х – а происходит это все в начале 50-х – то здесь было гораздо страшнее. И в 80-е было гораздо страшнее. И сегодня не намного лучше.
Все-таки, наверное, есть о чем поговорить в связи с этим фильмом. И я хочу сказать, что в истории журналистской Америки, есть, конечно же, примеры, так скажем, замечательного незапятнанного поведения. Вот у этого Мюрроу (как правильно произносить фамилию, даже не знаю) – и еще упомянул Клуни об Уолтере Кронкайте. Человек этот, по-моему, чуть ли не жив до сих пор. Он очень старый уже, но он жив.
И он мне рассказал историческую вещь по поводу Уолтера Кронкайта, который действительно сказал то, что он думает по поводу Вьетнама. А его популярность была долгие годы просто сумасшедшей. В то время была предвыборная гонка. Тогдашний американский президент (забыла кто) должен был второй раз идти. И когда он узнал об этой реплике Уолтера Кронкайта, он сказал, что отказывается от участия в выборах, поскольку, как он сказал, «если я потерял Кронкайта – я потерял Америку». Представьте себе масштаб персонажа, масштаб журналистской личности. Америка все это проходила. Она сейчас, наверное, в похожей ситуации, потому что развлечений и отвлечений там тоже очень много - ничего удивительного. Но для нас, наверное, все-таки есть смысл обсудить это, потому что уж больно хорошо оно накладывается на нынешнюю ситуацию. Поскольку я, честно говоря, не продавцом работаю, а всего лишь модератором, поэтому я вам предлагаю выступать. Молодой человек, пожалуйста.
Участник фестиваля: Светлана, была вот такая фраза из советской комедии: «На его месте должен был быть я».
Светлана: «Напьешься – будешь».
Участник фестиваля: Да. Вам не кажется, что это немножко про вас? И не Клуни должен был снять фильм про вас и в других исторических событиях.
Светлана: В этом смысле это, наверное, нам нужно что-нибудь придумывать. Я давно ношусь с темой – снять документальный фильм. Правда, пока не знаю куда, на какие деньги – явно в стол. Фильм «Наемники времени». Про авантюристов новейшего времени, куда попадают и некоторые журналисты, это точно. Еще реплики? Пожалуйста.
Участник фестиваля: Петрозаводск. Вы знаете, мне кажется, в этом фильме есть очень важный момент. Вы посмотрите не на самого журналиста и не на его команду, а на шефа, на менеджера, который стоит выше. Я вспоминаю прошлогодний форум, когда у нас выступал Владимир Владимирович Познер и говорил о том, как ему непросто делать программу «Времена», и что все-таки, несмотря ни на что, Эрнст ему каким-то образом дал карт-бланш. И как бы это ни было сложно, Познер тогда признался, что ему было стыдно за одну-единственную программу. Программу, на которой гостями были мы, поэтому мы это все видели. Давайте говорить еще о том, что для свободы выражать свое мнение нужна вот такая крыша. Понимаете, о чем речь?
Светлана: А это давнишний мой вывод.
Участник фестиваля: Без нее все равно ничего не сделать.
Светлана: Я считаю, что в современном телевидении смелый журналист зависит, в первую очередь, от смелости редактора и его владельца.
Участник фестиваля: Безусловно. И если ангажирован владелец, то у журналиста единственный вариант – это уволиться.
Светлана: Это абсолютно точно. Потому что иначе не пробьешься. Сейчас, прежде чем передадут микрофон, я бы хотела сказать о том, о чем говорила Ирина Ясина и здесь сидевшие в первой половине этого дня. О том, что здесь ведь тоже есть тема страха. Ведь если вы обратили внимание, то в начале 50-х - и сейчас герои вспоминали - все ходили с опознавательными значками на случай ядерной атаки. Ведь не случайно маккартизм возник, не на пустом месте. Это был разгар противостояния, когда реально боялись начала атомной войны, когда эти страхи были запредельными, когда обществу объясняли, что все происходит именно потому, что необходимо обеспечить безопасность.
И. Ясина: Я хочу поспорить с молодым человеком, который не представился. Он сказал, что уловил из этого фильма то, что журналист пытается не разделить ничью точку зрения. Вот этого я как раз там не увидела. Я смотрела два раза этот фильм - может быть, плохо смотрела. Я как раз увидела попытку, которая состоялась, не просто занять чью-то точку зрения, а более того, свою позицию навязать, если можно так сказать. Сделать понятной позицию человека, который имеет возможность влиять. И для меня этот фильм – даже не просто фильм о роли журналиста.
Вот Гриша правильно говорит: зависит от редактора, зависит от продюсера, от директора компании. То есть, на самом деле это фильм о роли элиты. Нам с вами что-то дано, потому что мы все элита. Мы умеем послушать собеседника и потом, переварив, передать его слова другим людям. То есть мы имеем возможность влиять на мозги пускай двух человек, но не наших с вами родственников. Вот эта ответственность должна нас к чему-то подвигать, для чего-то мобилизовывать. Мы не должны просто так, закрыв глаза, делать то, что нам навязывают. Нужен ли для этого ежедневный подвиг? Боюсь, что сейчас нужен. Не хотелось бы, чтобы был нужен.
Есть и другая элита. Я пытаюсь найти среди наших киношников вот такого Джорджа Клуни. Ну, какой-нибудь там Меньшиков? Чем не красавчик – очень даже ничего себе. И тоже популярный. И, наверно, если бы он с экрана вдруг обратился к аудитории и сказал: «Ребята, раскройте глаза». Наверно, мы бы его послушали даже не так, как, например, Маркова: его слова нам были бы намного интереснее. Но они молчат. Ни у кого ничего не болит – не переживают ни из-за чего. Вот где та элита, которая действительно элита, а не верхушка? Вот, собственно, об этом фильм, по крайней мере, для меня.
Светлана: Кстати говоря, мне кажется, что Клуни не случайно именно сейчас в Америке попытался об этом говорить. Потому что ведь американский принцип: дай два мнения, и не особенно вылезай со своим – он же есть. То, что нам сейчас активно говорят везде, во всем мире. На лучших станциях в Америке нужно представить два мнения и не навязывать своего. Так вот он-то, опять же, может быть, высказывает и свое мнение. И можно пойти и, сто раз проверив факты, со своим мнением выступить. Вот за эту журналистскую самостоятельность он тоже выступает, согласитесь. Говорят, что нам сейчас не нужно навязывать вашего [журналиста] мнения – пошли вон с вашим мнением. Только модераторы, и только посредники между говорящими. На самом деле, мое глубокое убеждение (за что, наверное, и пострадала), что мнение должно быть.
Участник фестиваля: Я хочу вернуться к высказываниям по поводу крыши. Команду Мюрроу прикрывали, и Клуни ходил к начальству. Но, обратите внимание, он ходил на разговор к начальству. Не выслушивать указания.
Светлана: И не ездил в Сочи.
Участник фестиваля: Да, и не ездил в Сочи. Он ходил разговаривать по поводу того, как подавать свою позицию. Он пытался перед своим шефом эту позицию каким-то образом продемонстрировать, показать, что она есть.
Светлана: И шеф при этом с ним разговаривал.
Участник фестиваля: Да, он разговаривал с человеком, который с ним разговаривает, не молчал. По опыту наших телекомпаний, к шефу ходят для получения указаний. Такая односторонняя связь. Не обсуждение проблем, не попытка выйти из этой ситуации.
Светлана: Понятно, Сереж. Еще кто?
Участник фестиваля: Кемерово. Продолжая по поводу нашего начальства. По моему мнению, не столько начальство в данном случае важно. Давайте вернемся к началу и к концу фильма. Первая фраза от начальства была о том, что дорогой друг нарушил 15-летнюю практику: «Ты отошел от принципа и стандарта двух мнений». К концу фильма, когда они уходят, уже сказано все – программа опять будет. А там президент говорит про свободу слова. По моему глубокому убеждению, никакое начальство, даже самое прогрессивное, и владельцы компании (в данном случае там был не начальник, а директор компании) ничего не могут поддерживать, в принципе, если в обществе не существует каких-то базовых ценностей, ради которых можно что-то делать.
Светлана: Это ведь разговор, что первично: курица или яйцо. Мы в том числе, формируем общественное мнение.
Участник фестиваля: В Америке было, возможно, вот такое. Там министр обороны мог восстановить того военнослужащего только потому, что там существует Конституция, и она действует. И существуют эти базовые принципы.
Светлана: Там взят самый острый момент – «охота на ведьм». Это эпоха маккартизма. Там вышвыривали с работы. Не случайно были примеры, как просто на улице заявили об увольнении офицера ВВС. Так же и с журналистами поступали.
Участник фестиваля: В то же время и другая линия есть. Они прекрасно понимают, что они отошли от стандартов. Недаром там эта семейная пара - они понимают, что они нарушают, и они готовы этим поступиться, потому что они принимают эти принципы.
Светлана: Так вот, в сухом остатке, Вы о чем сейчас, что Вы хотите доказать?
Участник фестиваля: Что вот эта история, что у них получилось что-то доказать, и ввести какое-то новое понятие, возможна только в том обществе, где существуют определенные принципы и стандарты.
Светлана: Какое-то у Вас апокалиптическое ощущение от нашей российской аудитории, да?
Участник фестиваля: Удмуртия. Вот, Светлана, я очень Вас уважаю. Уважаю за Вашу личную точку зрения. Но, к сожалению, на федеральных каналах у журналистов очень редко бывает своя личная точка зрения. Мне кажется, что это основная проблема большой журналистики, тех самых сетевых каналов. На местных каналах – не знаю, как везде, – мне кажется, что есть такие личности. Говорили: начальство, руководители, продюсеры. На Первом канале, насколько я знаю, люди работают умные. Почему же совершенно нивелировалась так называемая личная точка зрения журналистов? Скажите мне, кто, кроме Познера, может похвастаться своей личной точкой зрения, которую, как здесь называли не очень хорошим словом, «крышуют»? «Крышуют» потому, что есть такое лицо. Не будет такого лица, не будет никакого лица и у Первого канала. Вот я хочу спросить у Вас: у Вас было свое ток-шоу. Вы ушли с Первого канала – такого ток-шоу не стало. Стало то, что смотреть невозможно. Это совершенно не то, с Малаховым. Это калька совершенно непонятная. Это «желтизна» на экране.
Светлана: Но это другое. Они не политикой занимаются.
Участник фестиваля: Да. Я не буду спрашивать о причинах. Но я хочу спросить: долго будет нивелироваться большая журналистика у нас в России?
Светлана: Я поняла Вас. На самом деле, это не тенденция, и не вчера все произошло. Если вы обратили внимание, это был процесс. Я, в принципе, уже самой себе запрещаю вспоминать то же старое НТВ. До 2001 года персонификация журналистская была колоссальная. И на старом НТВ, и даже после развала старого НТВ это еще немножко продолжалось, потому что была вот эта школа.
У нас даже обычные корреспонденты подавались как персонажи. Был промоушн. Эти люди были известны. Мы все их знали по именам. А что же говорить про людей, которые вели каждый свою программу. Ведь каждого знали. Знали, что с ним связано, знали его мнение. Он его высказывал. Это были авторские программы.
Но вот после 2001 года довольно быстро и успешно авторство на телевидении пошло под откос. Открыто было заявлено, что такое авторство никому не нужно. Я считаю, что в связи с событиями 2001-2002 годов, освещение которых самостоятельными журналистами было страшно невыгодно, авторство быстро «пустили под откос». И сейчас мы имеем то, что имеем. Мы сейчас имеем, в общем, отсутствие авторской журналистики. Это правда. Это верно. Что я могу сказать? Я могу сказать, что, конечно, мы ждем, что, может быть, что-то переменится. Хотя, бес его знает, сильные сомнения берут. Может быть, вы в регионах, а потом вернется бумерангом сюда.
Участник фестиваля: Пермь. Если возвращаться к первой половине нашего сегодняшнего дня и говорить в этой связи о фильме, то получается очень интересная штука. В последних кадрах фильма как раз говорят о том, что показывать эту правду неинтересно, что зрители не будут это смотреть, что это непопулярно, что зрители хотят другого. Нам то же самое сегодня говорил Александр Любимов: «Ругать Путина непопулярно. Это никто не будет показывать». Слово в слово. То есть, получается, прошло время, другая страна, но оправдания у тех, кто не хочет показывать эту правду, остались те же.
Светлана: Вы знаете, риторика же не меняется. Мы как раз с коллегами говорили с утра, что это забавно, но часто риторика как будто взята из тех времен. Тут недавно была одна передача, где Гайдара крыли соответствующе, в риторике Вышинского. Разве что приговора не прозвучало: «10 лет или расстрел». А так все та же риторика. На одном из центральных каналов. Ничего не стыдно. Причем человек, который это говорил, в общем, даже не разделяет таких кровожадных мыслей, но это так современно, и, главное, так велели.
Другое дело, что, как мы всегда говорим, не обязательно быть первым учеником в этой школе послушания. Но вот уже со всем артистизмом выдается то, что было. Риторика не меняется. На самом деле, все, к сожалению, повторяется.
Но вот что делать? Конфуций сказал когда-то, что человеческий опыт – это фонарь, который освещает дорогу позади идущей кареты. К сожалению, к России это относится точно. Мы вот позади все видим. Без конца смотрим фильмы: то «Александровский сад», то «Дети Арбата», то «Доктор Живаго». Без конца у нас идут эти фильмы. И что? Ощущение, что смотрим что-то из жизни космоса, что это не с нами было, черт возьми. Да с нами было только что. Никаких выводов. «Власть критиковать не надо – народ это не поймет». Ну, конечно. Про власть только хорошо.
Участник фестиваля: Курск. Я хочу вернуться к национальному вопросу, с одной стороны, а с другой, обратить внимание аудитории на, на мой взгляд, немаловажный момент в фильме: там была команда. Да, безусловно, были лидеры. Но была команда. И каждый знал, что в любой момент из команды можно уйти. Каждого из них предупреждали, что ты можешь выйти, ты можешь не бороться. Знали, что в любой момент каждого могут «уйти». И при этом команда все равно была. В этой связи у меня еще один призыв сегодня: «Друзья, давайте объединяться».
Светлана: Во всяком случае, друг друга поддерживать. Это очень важно. Когда в вакууме – это страшно. А когда есть рядом «заединщики» - все гораздо легче.
Участник фестиваля: И еще хочу сказать, что это неправда, что в регионах нельзя бороться. Да, может быть, все слишком консервативно устроено на региональных каналах. Это пока сложно сделать, но пытаться можно. Мне, по крайней мере, как Интернет-представителю, удается. Я просто знаю, что есть такие люди у нас в Курске и в газетной прессе. Поэтому надо это делать, давайте это делать вместе. Хотя бы вот этим количеством людей на всю страну начнем.
И. Ясина: Если что, друзья, уйдем в провода.
Участник фестиваля: Киров. Вот у меня вопрос, быть может, к Вам, Светлана, может, к аудитории. Где найти для себя эти аргументы, чтобы сказать, что это моя правда, которую я могу всем рассказать или, грубо говоря, навязать? То есть, может быть, другая точка зрения. Где эта грань, что я могу это говорить?
Светлана: Здесь универсального-то рецепта быть не может. Еще раз обращаюсь к тому, что говорили в фильме, - очень такая тщательная работа с фактами, да? Они подобрали же просто все, что было возможно. Все возможные архивы по деятельности и высказываниям Маккарти. Они подобрали все, все тщательно.
Там комар бы носа не подточил, потому что там не было никакой натяжки. Они работали только с материалами, с фактами, и более ни с чем - такой был принцип. Поэтому, если у вас все железно подобрано таким образом, когда вы, что называется, не дадите никому вас опровергнуть – это, конечно, очень серьезная база.
Другое дело, что при этом раскладе могут не внять, но это уже другой расклад. Это уже вопрос, действительно, отношений с редактором, с его смелостью. Или вопрос с владельцем компании. Здесь нет универсального рецепта. Убеждать, убеждать, заставлять себя слушать – это единственное, что мы можем предложить, конечно.
Участник фестиваля: Саранск. Вспоминая Ваши слова, что все очень умные журналисты поддержали Ельцина, потому что ему нужна была поддержка против коммунистов, потом, правда, пожалели об этом...
Светлана: Я не принимаю этого упрека. Я не работала на Ельцина. Я работала в «Вестях», и меня гнобили за то, что я показывала коммунистов.
Участник фестиваля: Нет ли такой опасности, что журналисты начинают что-то активно выдвигать, а потом могут пожалеть об этом?
Светлана: Есть, конечно, есть. А помните, был ночной разговор в фильме, когда муж с женой лежат и рассуждают, а ту ли сторону они приняли. Помните? Они этот разговор как бы в интим убрали. Этот разговор очень важный, он тоже смысловой. Вот они лежат и сами не знают. Ведь они-то выступают, практически, за коммунистов. Потому что охота идет именно на коммунистическое подполье по мысли Маккарти. А они вроде бы защищают их и пытаются предотвратить эту охоту на ведьм. И такая небезусловная ситуация. Они говорят: «А может быть, мы не на той стороне?» Действительно, может быть, сейчас, когда прошло некоторое время, понятно, что любая «охота на ведьм» - это плохо. А тогда, при том раскладе, в том обществе, при тех страхах казалось, что, может быть, они приняли не ту сторону.
Это всегдашний вопрос. И подлянка нашей власти заключается в том, что нам всегда обязательно предлагают черно-белую историю. Всегда, если вы вспомните. Либо коммунисты, либо Ельцин; либо фашисты, либо еще кто-то. В общем, короче говоря, выбор между плохим и худшим, когда мы уже просто «через не могу» начинаем принимать чью-то сторону - не надо, не обязательно.
Кстати говоря, 96-й год и выборы Ельцина, конечно, сыграли паршивую роль во всей истории журналистики, паршивую. И многие после этого оправиться не смогли, потому что в определенном смысле сработали на государственную машину. И дальше много негативных процессов началось, если на то пошло.
Практически, наша журналистская свобода в 96-м году начинает другой отсчет. Я прекрасно помню, как в 96-м перед выборами (я работала в «Вестях») ситуация была хороша только тем, что «Вести» той поры были абсолютно заброшенным хозяйством, где постоянно менялись руководители, а я там уже тупо сидела в этих самых вечерних новостях, и действовала исключительно от противного. Просто потому что мне, например, звонят и говорят: «Был полный стадион у Зюганова где-то, так вот это не показывать». Я говорю: «Как не показывать?» Просто, знаете, говорю: «А у нас сюжет про Ельцина идет, про то, как он там пляски пляшет и так далее. А почему же Зюганов-то со стадионом пропадает?» – «Нет, не показывать. Ты что?» Я эти аргументы помню: «Ты хочешь, чтобы коммунисты к власти пришли?» Я взрослый человек, чего вы мне такие вещи говорите? Ничего я не хочу. Но я хочу, чтобы все было по-честному. Я все равно показывала этого Зюганова со стадионом, за что меня били по башке, а Зюганов заваливал благодарностями. Смешно, да? Мне, конечно, его благодарности только и нужны были. Поэтому здесь – это всегда размышление: принимать ли чью-либо сторону, как взвешивать аргументы, как себя воспитывать. Себя воспитывать, в первую очередь, надо для того, чтобы ничей аргумент не действовал просто так, а только через фильтр собственной башки. Вот и все.
Участник фестиваля: Краснодар. Вы немножко опередили меня, потому что я как раз хотел выступить в роли «адвоката дьявола». Сам по себе Маккарти не совсем черный персонаж. Дело в том, что в обстановке того времени, при Рузвельте, было колоссальное количество коммунистических агентов. Начал как государственник, желающий, безусловно, добра своей стране, это все затем очень быстро выродилось в «лес рубят – щепки летят» и т.д. Видимо, этот журналист Мюрроу как бы олицетворял общество, которое говорит: «Все, хватит, мы не готовы платить эту цену. И люди не щепки». И, видимо, он попал в этот момент. Мне кажется, что в фильме показан момент, когда интересы государства вступили в конфликт с интересами общества.
Светлана: Я с Вами соглашусь. Вы только представьте себе, что он этого не сделал.
Участник фестиваля: Возможно, сделал бы другой.
Светлана: А может, нет.
Участник фестиваля: Может, и нет.
Светлана: Понимаете, потому что именно он был человеком, которому доверяли. А может, не сделал бы, а может, другой этого не сделал бы, и дальше что? Никогда не нужно задумываться, что за тебя это кто-то сделает.
Участник фестиваля: Мне кажется, что общество уже в то время подошло к такой черте, когда оно было готово воспринять…
Светлана: Вполне возможно. Но те люди, которые это делали, знали, что они могут за это сильно поплатиться.
Участник фестиваля: Я это не отрицаю.
Светлана: И эта готовность общества ничего для них не значила.
Участник фестиваля: Нет. Я не отрицаю то, что они действительно имели огромное гражданское мужество. И второй вопрос. Я, может быть, не понял, когда первый раз смотрел, не очень хорошо воспринял… Передача имела огромный рейтинг, насколько я понимаю. Почему рекламодатели отказались?
Светлана: Из-за рисков, а как же. Из-за рисков.
Журналист: Они боялись именно Маккарти?
Светлана: Они, знаете, чего, наверное, боялись? Они боялись, что передача может быть в любой момент закрыта или там поменяется команда, и тогда просядут рейтинги, и они потеряют деньги. В общем, были объяснения. Пожалуйста, еще.
Участник фестиваля: Коротко, я не против того, что можно бороться против иностранных агентов. Но это не значит, что против иностранных агентов можно бороться любыми способами.
Светлана: На самом деле, это очевидная истина. Сначала вбрасывается идея, начинается ее реализация, и кто-нибудь доводит ее до абсурда. Это известная история.
Поэтому в определенном смысле Маккарти довел до абсурда то, что там происходило.
Участник фестиваля: Омск. В 30-е годы был такой фильм, назывался «Гражданин Кейн». Он примерно о том же самом, что сделал Клуни, только на 75 лет раньше, и не про телевидение, а про газету. Фильм провалился. Его ругала критика, на него не ходили потому, что он изначально был некассовым.
Григорий Либергал: Неправда, он был кассовым, он взял «Оскара»…
Участник фестиваля: Это вопрос, по-моему, исключительно информационной аналитики. Есть информация, которую предоставляют возможность высказать обеим сторонам, и есть выход телевизионщика, аналитический жанр, где аналитик, а не корреспондент, имеет право встать на чью-то сторону, ее аргументировано отстаивать, высказывать свою аргументацию, свою позицию. Мне как раз больше интересно то, о чем мы только начали разговор, о той фразе, которая прозвучала после фильма, о том, что никому не под силу обмануть все общество, если…
Светлана: …если общество не будет этому содействовать.
Участник фестиваля: Мне кажется, что очень часто мы становимся соучастниками всеобщего обмана.
Светлана: Ну? А вывод какой?
И. Ясина: Света, можно я прокомментирую? Мне очень хочется. Вы знаете, Коля, то, что Вы говорите, для меня звучит ужасно. Потому что Вы демонстрируете то самое «народ – зритель», которое сейчас в нашей стране позволяет развиваться абсолютно всему. Вам интересно посмотреть, кто пойдет на этот фильм кроме журналистов. Нам не просто интересно посмотреть. Мы собрали вас всех, взяли копию, показали вам этот фильм. Ольга Романова взяла своих студентов в кино, Женя Альбац взяла своих студентов в кино, - то есть люди что-то делают. Потому что, с моей точки зрения, этот фильм должны посмотреть все. Вот просто все, которым не все равно. Вот ежели все равно, как Вы говорите, интересно посмотреть, кто пойдет, то тогда, конечно, да. Странно, что даже в ТВ-2 такие настроения проникают.
Просто, понимаете, ребята, время действовать – оно же не потому, что мы устали созерцать. Мы созерцать можем сколько угодно: лежишь себе на диване, смотришь, даже можно радио слушать, можно телевизор, что больше нравится.
Даже можно в Интернете лежа работать. Но от этого же ничего не изменится. Детишкам нашим жить в этой стране, если, конечно, у нас с вами нет многих миллионов, чтобы отправить их за границу. У нас нет. Я не знаю, как у вас.
Понимаете, вопрос не в том, кто пойдет. А вопрос в том, как мы сами это воспримем. Пускай пойдут два человека, может быть, два правильных человека, может быть, неправильных.
Этот фильм вообще не хотели покупать для России. Купила его замечательная женщина – Рая Фомина, которой огромное спасибо. У нее маленькая частная компания, которая прокатывает в России чудесные фильмы. Если кто-то из вас смотрел Вонга Карвая, Джармуша и так далее, - всем этим мы обязаны Рае Фоминой. Когда-то она была помощницей Элема Климова, того самого, которого в 1986 году избрали первым демократическим Секретарем Союза Кинематографистов СССР. С тех пор все повелось.
Никаких сборов этот фильм не делает. Кстати сказать, в Испании он собрал 1,5 млн. евро, во Франции еще больше, в Америке тоже приличную сумму. А у нас – нет. Потому что всем все равно. Потому что я обзвонила, наверное, всех своих знакомых, сказала: «Ребята, идите, смотрите фильм». Даже мой папа, который в кино уже не ходит, потому что у него давление от этого повышается, пошел и сказал мне потом спасибо.
А еще я хочу вам вот что сказать. Я позвала на разговор об этом фильме к себе на семинар господина Доренко. Понятно, что первая аналогия, которая приходит нам в голову, что это такой Эд Мюрроу наоборот. Может, не наоборот. Может быть, нам при Примакове было бы намного хуже. Но, в общем, человек поставил себе цель и ее добился. Мы все это помним. Я его спросила: «Сережа, ну как? Фильм смотрел?» Он сказал: «Не смотрел, неинтересно». Может, сейчас уже и посмотрел, конечно. Но вот именно ответ «неинтересно», данный Сережей Доренко…
Светлана: В защиту Сережи Доренко и других сомневающихся скажу, что я с третьего захода посмотрела. Вот у меня не шло. Вот я начну смотреть – не могу.
И. Ясина: Хорошо. Но ты же не Сережа Доренко, Света.
Светлана: Но, тем не менее, не взахлеб, мне не шло. В конечном итоге я его досмотрела, конечно. Ну, не так, чтобы взахлеб.
И. Ясина: Я просто, почему про Доренко – ты понимаешь, да.
Светлана: Да, но уж так-то уж нас всех-то не зарывай.
Участник фестиваля: Этот фильм – очень хороший пример, где журналист показан идеальным политиком.
Светлана: Да, конечно, не идеальный. Просто взята ситуация из его истории, и он приличный журналист.
Участник фестиваля: Можно на него равняться, или что-то для себя принять. Я бы хотела привести другой пример. Я прочитала книгу нашего журналиста Панюшкина «Узник тишины», и меня поразил один момент, где Панюшкин встречался с журналистом, который на одном из федеральных каналов снял разоблачающий фильм. Речь шла о том, что до того, как в ЮКОС пришел работать Ходорковский, он финансировался чеченскими боевиками. И вот молодой журналист, который делает фильм, он об этом говорит. И совершенно не специально, может быть, не подумавши…
Светлана: Да бросьте, на это и расчет был. На это и расчет был, что чеченские боевики прилепятся именно к тогдашним владельцам уже. Вывод, какой вывод?
Участник фестиваля: Вывод такой, что в голове у этого молодого человека… ему тоже все равно. Как бы для него ставят задание, он выполнил задание. Это же страшно.
Светлана: Я поняла. Я, знаете, своим студентам приводила этот пример по свежим следам. Как раз была очередная кампанейщина. Я уже не помню, с кем боролись, по-моему, с тем же ЮКОСом. И на Первом канале одной молодой и перспективной журналистке, уже о себе заявившей (я не буду называть ее имя), сделали заказной материал. По идее, могла бы отказаться – не отказалась. Поехала, сделала. Потом продюсер, которая мне уже рассказывала, увидев этот материал, абсолютно заказной, сказала: «Давай, здесь «стенд апа» нет или уберем «стенд ап», давай, ты наговоришь, но под псевдонимом, или, может быть, кого-то попросить отдать наговорить? Раз заказ уже есть, деваться уже некуда. Пусть это кто-то другой наговорит». А та отвечает: «Зачем, это мой материал». Понимаете? Та думала, что ее выручает, предлагает ей выход из ситуации, а человеку этого не надо. А все в порядке. И вся заказуха под ее именем и вышла. Ей же хуже.
Л. Никитинский: Вы знаете, почему я сказал, что это «детские страсти». Давайте, я вам два сюжета дам. Просто дам два сюжета. 19 августа 1991 года. «Комсомолка». Собрание, известно, про ГКЧП. Главный редактор говорит: «Мы будем выходить за ГКЧП». Начинается дискуссия. Я ее хорошо помню. «Нет, мы не будем выходить за ГКЧП». При этом мы же не знали, что это такая оперетка. То есть ситуация, пожалуй, поострее была, да. Сюжет, который я вам предлагаю снять, не в этом состоит, а в том, чтобы посмотреть: где теперь Сунгоркин, где теперь Муратов, где теперь Мамонтов? Вот разные участники того же собрания. Интересно же, да.
Другой сюжет. Лучшая информационная пара, я просто как песню вспоминаю, как я работал. Савик Шустер был главным редактором «Радио Свобода», а Володя Кулистиков был его подчиненным. Оба были пьяными каждый вечер, но более блистательной пары я не знаю. Причем оба были «за честную журналистику», за то, о чем здесь говорили: обязательно две стороны, железно. Как теперь все изменилось. Кто кого потом гнобил? Где сейчас Савик, где Кулистиков? Понимаете. А если бы дядя Леша Симонов был (жалко, что он ушел), он бы сейчас про своего папу рассказал. Ситуация более экзистенциальная, чем в которую этот человек попал.
Но что здесь есть у них, и чего нет у нас? Во-первых, у них был прямой эфир, которого сегодня нет. Где вы это скажите? Вас просто вырежут – ситуация-то уже другая. Во-вторых, здесь была корпорация, помимо общественного мнения, на которое, безусловно, нам всем наплевать, а там все-таки кто-то с чем-то считался, там еще корпорация была. Их же поддержали и газетчики, только один как-то вылез – так его все пронесли сразу. А у нас корпорации-то нет. Одного гнобят, а остальные-то молчат.
Светлана: Когда была кампания против Рыжкова…
Л. Никитинский: Ну, в общем, да. Понимаете, на самом деле, мы не то что строим из себя героев, но и Леша Венедиктов, который здесь был, и еще больше Муратов в каждом номере решает эту задачу. Не то что посадят – не посадят, сегодня мы эту проблему еще не решаем для себя.
Я вот был у Иры Ясиной в жюри журналистского конкурса (наверно, здесь кто-то сидит из его участников). Когда я читал эти региональные газеты, издающиеся в «медвежьих углах», у меня было ощущение, что человек рискует всем. Не только работой, он может получить очень серьезные неприятности, рассказывая о беспределе ментов где-то там, в глубинке. Это серьезно. Поэтому я думаю, что нам сегодня остается решать нравственную задачу, которую каждый для себя решает: соврать или не соврать. Альтернатива – потерять работу. Ну, потерять лицо или потерять работу.
И второе, что мы должны решить – это, конечно, корпорация. Потому что корпорации нет. Вот это ужасно. Корпорации, состоящей из личностей, способных в решающий момент сказать: «Нет, мы врать не будем». Но для того, чтобы была корпорация, такие личности должны быть. Есть ли они, нет ли их, но что корпорации нет – это точно. А вот личности, наверно, есть. Но их надо как-то вот…
Участник фестиваля: Краснодар. Светлана, вот на Вашей памяти в истории современной российской журналистики не то, что подобное, но хотя бы отдаленно напоминающее то, о чем было рассказано в этом фильме, было? Спасибо.
Светлана: Ну, может быть, не так, чтобы прямо наперекор всему государственному построению, но, конечно, бывали и такие случаи. Я, кстати говоря, вспоминаю... Таню Миткову очень часто вспоминают в связи с отказом говорить о литовских событиях. Я в это время работала в Петербурге, и мы тоже делали сюжеты. Или покупали картинку, или у нас уезжал корреспондент в Литву и в Латвию – все эти события мы снимали и выдавали в эфир. Кстати говоря, от нас тоже требовали, чтобы мы не говорили об этом. И, опять же, прямой эфир и, наверно, какая-то большая заброшенность, тогда у нас как-то свободнее было, чем в Москве. Я помню, как мы, боясь, идя наперекор и часто с подложными папками скрываясь от своего начальства, говорили об этих событиях. Это все было.
Если уж совсем давнее вспомнить. Ну, такие случаи, конечно же, бывали, и не однажды. С чеченской войной вообще постоянная эпопея была. С Первой чеченской я просто, как ненормальная, говорила о том, что это плохо. Менялись начальники, а меня все никак не могли убрать, пока не пришел Сванидзе и не сделал это черное дело. Это же звучало как раз в Первую чеченскую войну. Нет, этих случаев очень много. Может быть, просто не в таком проявленном виде, но таких ситуаций было полно. Я просто не хочу об этом долго говорить. Но это было, да.
Участник фестиваля: Калининград. К сожалению, меня перебили, я хотел закончить свой вопрос. Вспоминается эпизод в фильме, когда после истеричного выступления сенатора подняли вопрос: а какое журналист имеет право называть выступление сенатора истеричным. Тут, наверное, он все-таки имеет право на личностную оценку. Ведь если человек глупый, ему хоть сто раз повтори, что он истерично выступал, он все равно не поверит. Умный человек…
Светлана: Так он же не сенатору Маккарти это говорил. И потом, может быть, это тонкости перевода. Вполне возможно, в английском это как-то по-другому звучит, не так, как у нас.
Участник фестиваля: Вопрос: насколько имеет право журналист давать личностную оценку событий? Потому что иногда кажется, что журналист выражает собственное мнение, которое людей не интересует…
Светлана: Вопрос - интересует или не интересует - давайте оставим, потому что мнение того же Мюрроу или Уолтера Кронкайта интересовало людей.
Участник фестиваля: Дело в том, что журналист изменяет себе, когда занимает какую-то однобокую позицию.
Светлана: Петь Вайль, вот рядом сидит Петр Вайль, скажи, пожалуйста, о своем отношении к заданной теме.
П. Вайль: Свое мнение можно и нужно выражать, если ты комментируешь. Свое мнение нельзя ни в коем случае выражать, если ты информируешь. Это то самое, что в российской журналистике с трудом внедряется. Потому что отличие в жанрах – это одно из основополагающих понятий журналистики.
Светлана: Жалко только, что один из жанров - та самая аналитика и собственное мнение - просто-напросто выметен с площадки. Вот и все. Поэтому о чем говорить? Сейчас вы можете быть спокойны: нет причин для тревоги. Нет, нет собственного мнения журналистов – нет никаких причин тревожиться на телевидении. В газетах и еще немножко на радио есть, на телевидении – нет.
Участник фестиваля: Владимир. У меня два небольших вопроса. Первый. Если, предположим, журналист, который работает в региональной телерадиокомпании, занимается тем, что продвигает чью-то политическую позицию, скажем, «Партия смерти» или какая-то другая. То есть не просто сочувствует, а продвигает именно эту позицию… Я хочу знать, на ОРТ, на РТР как с этим журналистом поступят? То есть будет ли наказание или не будет?
Светлана: На этих каналах, я Вам сразу отвечу, нет никакой отсебятины. Журналист ничего не может продвигать, если ему не велело начальство. А когда велело начальство, будет продвигать в любых объемах.
Участник фестиваля: Спасибо. И вопрос номер два. Когда-нибудь Вам приходилось пользоваться своим служебным положением в личных целях? Спасибо.
Светлана: Да, вот только что в Сочи были на «Тэфи-Регион», обедали с мэром. Я сказала, что не видела Сочи, – на другой день вместе с коллегами поехали, посмотрели. А что Вы имеете в виду, в личных целях? По работе? Личные выгоды? Вы знаете, нет. У меня как-то никогда не получалось с этим делом. Один раз, знаете, вот что сделала: у меня дача под Москвой, и там не хватает мощностей электрической подстанции. И вот мне никак не удавалось законным способом подвести электричество. Там все сплошь и рядом незаконно подключались к высоковольтным линиям. А поскольку я по большому счету очень законопослушная, то мне как-то было западло так подключаться, хотя сосед сказал: «Давай, бросим провод». И я решила пройти весь этот тяжелый путь. Ну, никак. И кончилось тем, что я, по-моему, чуть ли не через Чубайса решала вопрос подключения - все очень смеялись. Там как-то попросили. В общем, там кому-то чего-то сказали, и мне выдали это разрешение. Вот такой был яркий пример, когда я воспользовалась своим служебным положением. Это правда, да, каюсь. Зато электричество есть. С перебоями, правда, ужасно.
Участник фестиваля: Казань. У меня вопрос про интервью, которое сделал Андрей Бабицкий с Шамилем Басаевым. Бабицкий пытался узнать точку зрения Шамиля Басаева на то, что произошло в Беслане: был ли тот сам участником или его структура. После этого на журналиста посыпался просто град обвинений. Таким образом, каково Ваше отношение, уважаемые эксперты, журналисты, публицисты: можно ли давать слово тем людям, которых обвиняют? Причем обвиняют заочно. А у нас все-таки презумпция невиновности. Спасибо.
Светлана: Сложный вопрос. Я помню этот пример, интервью с Басаевым. Опять же, если мое личное мнение, то я бы исходила из того, что приговора суда не было, да и человек не осужден, и вроде бы как мы можем слушать его точку зрения. Да, конечно, бандит и прочее, прочее. Но по мне, я в этой информации нуждалась. Вот я это услышала, прочитала, и мне это было нужно, потому что это была еще одна точка зрения при всем там ужасном отношении к тому же Басаеву. Ань, может, ты скажешь, все-таки коллега.
Анна Качкаева: Сложно, сложно. Я говорю так коротко, а на самом деле это предмет наших долгих разговоров на эту тему. Я просто помню эту ситуацию. Тема сложная, и корпорация ее с трудом для себя решала. Как вы знаете, «Радио Свобода» не давало в эфир интервью Басаева, которое брал Бабицкий ровно потому, что «Радио Свобода» работает здесь. И есть не проблемы, а закон, когда вроде бы нельзя давать слово этим людям. Поэтому это интервью показали в американском эфире. И там были проблемы. Естественно, они для себя посчитали, журналисты АВС, ровно так, как Светлана об этом говорит, что точка зрения - может быть и недочеловека, как его многие называют, - но должна быть озвучена, потому что она есть, и, может быть, это кому-нибудь поможет.
Есть другое обстоятельство, которое тут же все стали обсуждать: почему Бабицкий берет это интервью, а спецслужбы годами не могут найти этого господина? Но вот эту тему в российских медиа замотали. Это тоже правда.
И есть третий вопрос в этой теме. Очень часто такие интервью берутся не по обоюдному желанию сторон. Так получается. И тогда это всегда вопрос того, как это интервью берется. И это вопрос интонаций. Для меня лично (я это и Андрею говорила) было неприемлемо, что он обращался к этому человеку, сидя на пне, на «ты». Это не друзья, которые вспоминают минувшие дни. Другое дело, что я хорошо отдаю себе отчет, что, когда человека везут, сажают на пень, и рядом люди с автоматами, наверное, есть некоторое давление этих обстоятельств. В общем, тема непростая, и на нее нет однозначного ответа. Именно поэтому стоит об этом говорить, не надо бояться обсуждать это. И уж точно не нужно беспокоиться, что, если об этом говорить нормально и спокойно, люди этого не поймут.
Светлана: Поскольку Петя - главный редактор [радио «Свобода»], сейчас он скажет… Потому что начальство для себя непростые тогда делало выводы.
П. Вайль: Это действительно одно из таких сложных, многослойных и неоднозначных событий в журналистике последнего времени. Поэтому есть смысл об этом говорить. Надо сказать, что среди руководства русской службы «Свободы» не было никаких сомнений, что это ни в коем случае нельзя давать в эфир. И потому, что - вот Аня сказала, - мы работаем здесь и соблюдаем эти законы, и, во-вторых, потому что Басаев есть объявленный террорист и в Америке. Таким образом, суд - не суд, но он объявленный член террористической организации. А Тэд Коппел – это его личное решение. Это личное решение программы Тэда Коппела, и это лишнее подтверждение полной независимости американских средств массовой информации. Он захотел – он передал. Мне известно, что на него пытался оказать давление Государственный департамент.
Да, он там комбинировал, это была передача, а не просто интервью. Это была организованная передача. Я видел это интервью в чистом виде.
Светлана: В Вашем решении сыграло роль решение Тэда Коппела?
П. Вайль: Вероятно. Ему интересно, чтобы его слушали как можно больше. Но то, что он наплевал на просьбу Госдепартамента, конечно, делает ему честь. Я видел это интервью целиком, в чистом виде. И должен сказать, почему я был бы всегда против его показа. К сожалению, Басаев выглядит убедительно. Он говорит веско, спокойно, аргументировано и очень уверенно. Поэтому, я думаю, что правильный журналистский ход мог бы быть – пересказ, почти как сделал Коппель. Пересказ некоторых основных положений его вещания. Например, то, что Басаев, выглядя совершенно (повторяю) искренним, сказал, что я не ожидал, что президент Путин такой кровожадный, - дословно. И это производит сильное впечатление.
И. Ясина: Я действительно хочу задать вопрос. У меня нет собственного мнения по этому поводу. Ни по поводу Бабицкого и Басаева, ни по поводу бесконечных трансляций интервью Бен-Ладена по всем каналам. Интервью берет «Аль-Джазира», а дальше это расходится широко, широко. В чем разница?
П. Вайль: Правильно, я поэтому и говорю. Я поэтому «против». Я считаю, что не надо. Как только прекратят показывать этих людей, которые захватывают заложников, количество заложников уменьшится многократно, - мое глубочайшее убеждение. Как только все журналисты войдут в соглашение «мы не будем их никогда показывать» – заложников будет меньше.
Участник фестиваля: Москва. Есть одна ситуация, при которой мы не можем так однозначно ее решить – сам момент захвата. Мы прекрасно знаем, что в момент захвата заложников, пусть там от этого одна жизнь зависит, но каждый редактор, если он решает не давать ни при каких обстоятельствах, он невольно берет на себя эту кровь, если прольется кровь. И, скажем, Венедиктов на «Эхе Москвы», когда связывались во время Беслана или Норд-Оста по мобильному с залом, и там случайно или не случайно телефон взял террорист, - он ничего не мог поделать. Отрубить? А может быть, сейчас та женщина, которая имела в руках этот мобильный, тут же и погибнет. Или ситуация, когда НТВ пришло по требованию террористов в тот же самый зал на Дубровке, и они выдали интервью, и 5 человек было отпущено. Так что это – всегда ситуация морального выбора. Но вот в таких ситуациях не знаешь, чего делать. Скорее давать, чем не давать, если реально вопрос жизни и смерти.
Светлана: И, между прочим, ужас таких ситуаций, когда нет однозначного ответа, когда никакие критерии не срабатывают. И такие ситуации жизнь всегда будет подбрасывать и подбрасывать. И это всегда твое собственное решение, и часто очень трудное, и не беспроигрышное. Это всегда вопрос очень трудный.
Участник фестиваля: Нижний Новгород. 2008 будет решающим. Все заметные события на политической сцене проходят под знаком предстоящих выборов. В День пионерии в Нижнем Новгороде «Клуб политического действия 4 ноября» представил доктрину экономического развития России, которую кратко можно охарактеризовать: «Близится эра светлых годов». Вспоминаются лозунги: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме», «Каждой советской семье к 2000 году квартиру». Это я все проходил, и отношусь так скептически. Ведь это подействует на предстоящих выборах. Это клуб позиционируется как надпартийная структура, в которую приглашены и правые, и коммунисты, и либералы, и все это знаете, откуда идет.
Светлана: Какая надпартийная структура, я чего-то уже ничего не понимаю?
Участник фестиваля: Этот «Клуб политического действия» - надпартийная структура.
Светлана: А я ничего не знаю про «Клуб политического действия», что это за клуб?
Участник фестиваля: Вопрос-то в том, что в Нижний Новгород привез депутат госдумы… Это вот как раз аргументы. То есть, там аргументы такие, которые все и решат в 2007 – 2008 году.
Светлана: Мы вообще-то ближе к фильму стараемся.
Участник фестиваля: Как тут поступить журналисту? Либо тут предлагаются блага сытые, но в клетке, либо вот наоборот.
Светлана: Ну, так у Вас что, есть сомнения по поводу? Тогда чего?
Участник фестиваля: Нет.
Светлана: Блага сытые в клетке нам не подходят? Все, Вы ответили на вопрос.
Ирина Петровская: Я хочу сказать по теме сегодняшнего дня и по теме регионов. Давно уже не выезжала, сидела все время и все думала, как же мы живем. Несколько СМИ, власть, учредители, у каждого свой интерес, каждый отстаивает свою позицию, политические интересы пытается протащить, разгораются информационные войны. Сегодня посмотрела и подумала: не мы одни. Как журналисту мне от этого стало немножко легче, как человеку стало немножко грустно. Что мы думаем? Вот мы со Светланой неделю назад обсуждали у нас на канале: если с властью диалог не удается, может быть, попробовать устроить диалог среди нас – журналистов, в нашем сообществе газетчиков, телевизионщиков. Может быть, им надо этот фильм посмотреть, может быть, обсудить его? Тогда можно понять, что мы делаем, как мы живем.
Светлана: Очень хорошая мысль. Тут нечего сказать.
Участник фестиваля: Чебоксары. Возвращаясь к фильму, я подумала, почему его все поддержали. Поддержала жена, поддержал шеф, поддержала команда. Действительно, речь идет о том, что он не представлял точку зрения другого сенатора. Кто был героем его сюжетов, его передач? Героем был простой лейтенант, потом простая шифровальщица, к тому же чернокожая, да? То есть героем его программ стал маленький человек. Тот самый маленький человек, которого не хватает и у нас, в нашей российской журналистике. Вот из последних таких маленьких героев я помню только Сычева. То есть все забыли о партпринадлежности и, как могли, в принципе, были единодушны. Мне кажется, что журналисты должны повернуться лицом и искать этих маленьких героев. Именно представлять точку зрения этих маленьких героев, а не других сенаторов, скажем так.
Светлана: Я бы здесь в такую гоголевщину не впадала. Ведь интересы любого человека надо представлять. В этой ситуации может оказаться не только чернокожая шифровальщица или кто-то еще, может оказаться и высокопоставленный человек, если он будет несправедливо, по беспределу, например, осужден и выкинут, и его интересы тогда тоже стоит защищать. Разве нет? Разве мы по иерархической лестнице меряем права человека? По-моему, нет.
Но я соглашусь с Вами только в том, что он действительно не представлял интересы другого политика, политикана. Он представлял и проводил свою линию через судьбы конкретных людей. Всегда, когда мы через судьбы конкретных людей, на которых видно, как эта машина проходит и какие брызги крови летят, - вот это вот самый правильный метод. Это верно. Не просто умствование, а на конкретных примерах, по частным судьбам пройтись.
Участник фестиваля: В данном случае речь идет не о личном мнении журналиста, а о защите общественных интересов, защите общественных интересов от интересов государства. Европа давно уже живет по таким законам, по Европейской конвенции давным-давно защищают журналистов. И речь там идет по отношению к фильму. Сенатор – это публичный человек, и он осознанно пошел во власть. И то, что сейчас происходит во всей Европе, - то, к чему мы до сих пор не пришли, - они должны быть готовы к критике, а не пытаться сопротивляться. И даже статья 10-я этой Конвенции защищает журналистов. Журналист даже может критиковать политика, провоцируя его, и даже немного оскорбляя. Он защищен европейским судом. Я думаю в этом случае, в этом фильме, речь идет о журналистах, которые готовы потерять все, потерять и работу.
Светлана: Да, но единственное, что я хочу сказать по поводу политиков, которые должны быть готовы к критике. Дело в том, что в Европе и Америке все-таки в политику приходят довольно сложным многоступенчатым путем, и готовятся к этой карьере чуть ли не с детства, обнаруживая в себе такие задатки редко и случайно. Проходят такое партийное сито. Там очень непросто дойти до определенного уровня, потому что это уже взращивание. И они уже знают и как себя позиционировать, и как вести себя с журналистами, как выступать, и все права и обязанности.
У нас часто эта ситуация вертикального взлета. Когда резко, из ниоткуда, где-то пошарили, выволокли, встряхнули, из-за шкафа достали, – и он у нас уже политик, его объявили политиком. У него нет никакого опыта, кроме кислородного голодания на высоте, когда вообще в башке полное смещение всего, чего можно. И вот этого человека выдвинули, и говорят: «Вот это теперь наш политик». А он так гордо выступает и думает: «Ну раз назначили, значит, я такой клевый». И у него начинается… Редко у кого сохраняется адекватность при этом. Поэтому делайте поправку на нашу ситуацию. У нас политиков взращенных крайне мало. Тех, которые при этом еще и сами себя сделали, очень мало.
Участник фестиваля: Екатеринбург. Вопрос по поводу радио «Эхо Москвы». Кто последний раз из власть имущих был в эфире? Я помню только Пал Палыча Бородина.
Светлана: Здрасьте. Да постоянно.Не знаю насчет Первого или Второго канала. Разве что к нам именно на интервью не приходят, положим, премьер-министр и президент. А так остальные ходят и говорят, дают интервью. Не так, чтобы охотно бегут. По-разному бывает. Ну, так поуговариваешь… Приходят, в том числе и на «Эхо Москвы».
Участник фестиваля: В любом случае я хотел несколько слов сказать. Делаются выводы из того, что была передача – ищут заказ. В лучшем случае не обращают внимания на то, что появилось здесь.
Светлана: Ну, это понятно. Но я не очень поняла, почему на «Эхо Москвы» не приходят власть имущие. Я что-то не врубилась, к чему эта реплика была, кстати, несправедливая.
Участник фестиваля: Потому что власть не готова к диалогу с журналистами.
Светлана: Ну и что теперь делать? Сушить весла, что ли? Ну не готовы. Надо самим быть постоянно в готовности, теребить эту самую власть. Ничего, иногда откликаются.
Участница фестиваля: Чебоксары. Я просто хотела высказать свое мнение по поводу фильма, потому что мне он очень понравился, он вдохновляет. Это фильм о трудных, тяжелых шагах к свободе. Свобода не ради пафоса, а свобода каждого человека в отдельности.
Светлана: Золотые твои слова.
Участница фестиваля: Там идет речь о правах конкретного человека. Вот он влип в историю. Он просто отстаивает свои права. Очень приятно, когда, смотря фильм, в моем городе люди по мелочам начинают отстаивать свои права: бабушки идут в суды… Может быть, действительно, это первый шаг.
Участница фестиваля: Как раз в продолжение темы - я хочу просто поделиться впечатлением. Не впечатлением, а рассуждением. Я сидела и думала: ну ничего в жизни просто так не бывает. Зачем я посмотрела этот фильм? Очень долго думала. И это вывод не маленького человека, но маленького журналиста. Я вот думала о том, что, наверное, может быть, и не появится в ближайшее время такой журналист, к мнению которого будут прислушиваться миллионы. Я думала, что же могу сделать я. Вот я подумала, что я могу стремиться работать так, чтобы через два, через три года, может быть, раньше, руководители местных моих региональных телекомпаний воспринимали меня не как девочку, а как человека, который хорошо работает. Если не можем мы сделать революцию – пойти против губернатора, - то хотя бы ее не будут увольнять за то, что она задала не тот вопрос на пресс-конференции. То есть бороться за собственный авторитет.
Участница фестиваля: Я, в принципе, продолжаю вопрос, который девушка задала до меня. Я просто давно готовилась и хотела продолжить его. О нашем, журналистском, авторитете. Я тоже смотрела фильм и думала: а есть ли у нас такой человек, который имеет безупречное имя и который может встать, обогнуть свой стол, где его ног никогда не было видно, и сказать вот так-то и рискнуть своей карьерой? В конце концов, известно, что судьба героя этого фильма закончилась не очень счастливо, лично для него.
Светлана: Маккарти тоже плохо кончил.
Участница фестиваля: Я стала перебирать в уме известные имена, наши «альпийские вершины». Конечно, Познер вспомнился. Нет, он, конечно, не имеет такого авторитета сейчас, его «Времена», к сожалению…
Светлана: Уже не будем сейчас личности обсуждать.
Участник фестиваля: Нет, нет, нет. Мне хотелось задать вопрос. «Эхо Москвы», профессионал высокого класса Венедиктов, но это «Эхо Москвы», только Москвы. Народ его не слышит.
Светлана: Оно по городам есть, Екатеринбург…
Участник фестиваля: Нет. Мы не можем его поймать. Мы не слышим, не видим, у нас даже не знают его фамилии. Вопрос такой: насколько мне известно из разговоров, в каждом регионе есть хотя бы один журналист, который может это сделать, и к которому прислушается. Вы, как журналист, или кто-то из присутствующих можете назвать на российском уровне такого человека?
Светлана: Ну, есть, есть такие люди. Я просто не собираюсь сейчас по персоналиям проходить. При всем том, они есть.
Участник фестиваля: Мы очень много говорим о региональных журналистах, об учредителях, о каких-то политиках, которые работают на региональных уровнях. …
Светлана: То есть, начинаем шифроваться, да?
И. Ясина: Дорогие друзья, у вас несколько раз прозвучало в процессе дискуссии, что есть интересы государства, и есть интересы общества. Мне, честно говоря, как либералу, наверное, это совсем не нравится. Что такое интересы государства? Кто их определил? Это ведь интересы общества. Потому что государство - это кто? Это общество, да? Либо это те люди, которые называют себя государством. То есть это некая верхушка, которая формулирует, видимо, свои интересы и выдает их за наши. Ведь так получается, или я ошибаюсь? По-моему, так.
А вот когда мне сейчас говорят, что Людмила Михайловна Алексеева – британская шпионка, потому что и камень там, и так далее (вы все это помните), я что думаю? Это не мои интересы – ловить Людмилу Михайловну как британскую шпионку. Значит, чьи-то другие. Дело в том, что эти «кто-то другие» называют это интересами государства. А я, как гражданка этого государства, вроде должна их разделять, а я их не разделяю. И получается, что вроде враг какой-то, и не патриот совсем. Хотя я, конечно, патриот. У меня тут все мои родственники живут, и похоронены, и дети мои здесь растут.
В общем, я как-то не понимаю, почему все это. Вроде не должна понимать, а понимаю. Понимаю, что государство – это мы с вами. И те, кто его приватизировал, и назвал свои интересы интересами государства, лукавят. И наш долг журналистов, наш долг, я на этом настаиваю, - занимать свою позицию. Потому что, кроме того, мы все с вами граждане. Петр сказал абсолютно правильную вещь: не в информации, а в комментариях. Ребятушки, давайте растить свой авторитет и комментировать. А комментировать - не бояться. Это единственное, что мы можем сделать как журналисты. Вот все, что я хотела вам сказать.
Светлана: Спасибо. Мы, наверное, будем завершать. Мне Лена Егорова напомнила одну вещь, которую я хотела вам сказать сегодня в связи с этим фильмом. Я начала про американское кино, и здесь вот Леня Никитинский сказал, что здесь все так вроде прописно, так все по-детски, впрямую. Вот такие истины мы обсуждали. Все там очень просто сказано.
Я вспомнила, кстати говоря, еще один американский фильм, кусочки которого мы брали сейчас, когда я была в Екатеринбурге на благотворительном детском марафоне. И там тоже были прописные истины, которые почему-то, когда мы их показывали, пробирали просто до костей. А проще некуда, вот самые простые. Думала, думала, какое странное американское кино. Вроде бы прописные истины, а вот так они это подадут, что в хорошем варианте это пробирает просто по самое некуда.
И вот я еду вчера в машине, а у меня «Эхо Москвы» как раз работает, и размышляю на тему, что завтра про этот фильм говорить. Потому что я вот его с третьего захода только посмотрела, как-то так он у меня… он и простоват в размышлениях о свободе слова. И в это время там один из зрителей позвонил на радиостанцию, как раз они что-то говорили про киношные темы. Он сказал такую вещь, я это вспомнила после Лены.
Знаете, почему я уважаю американское кино? Вовсе не за то, что там добро побеждает зло. Вовсе не за то, что крепко сделано. Хотя все это есть. А за то, что там обязательно человек, как правило, герой или герои говорят или дают понять: «Я свободен, я лично свободен. И я за эту свободу готов идти и против государства, и против всего мира. Не трогайте мою свободу». Вот, собственно говоря, мне кажется, в этом все дело. И может быть, в этом тоже суть фильма Клуни. Спасибо.
Источник: