|
<<< на главную # <<< другие интервью # карта сайта |
Светлана СОРОКИНА: МЫ ВСЕ СЕГОДНЯ ПОДРАНКИ… Елена АФАНАСЬЕВА, редактор отдела политики. 2002.12.27.
Наш разговор начался с того, что в редакции «Новой газеты» Светлане подарили... квадратный метр земли в центре России. (О том, что «Новая газета» купила несколько соток земли, на которые приходится географический центр России, мы уже писали. Теперь по метру раздариваем друзьям.) Центр России находится в Красноярском крае, недалеко от Туры, и Светлана вспомнила, как, будучи по первой своей профессии лесотехником, еще в доперестроечные годы ездила в эту самую Туру в командировку. Дороги размыло, ни уехать, ни улететь. — До сих пор помню — дождь, бесконечный какой-то дождь, такой же бесконечный высокий сибирский забор напротив дохлого сарайчика, именуемого гостиницей, и промокший пес, пытающийся хоть где-то укрыться от дождя. В гостиницу его не пускает служительница, в заборе ни щели, ни лазейки. И такая безнадежная тоска в глазах у несчастного пса. С тех пор слово «тоска» для меня всегда ассоциируется с этим псом...
— Из
той жизни с ее длинными рядами пыльных столов, с ее надеждами и
безнадежностью тебе чего-то жаль? — Нужно сделать поправку на время — тогда я очень молодая
была. Когда люди вспоминают свою прекрасную жизнь в прошлом, они прежде всего
свою молодость вспоминают. У меня была хорошая молодость. И хорошо, что
дальше все произошло, как произошло. Я вспомнила старый эфир
«Вестей» накануне выборов 91-го, когда агитировать уже было нельзя, но
Сорокина с подкупающей искренностью (казавшейся кому-то наивностью, кому-то
изощренным пиаровским ходом) говорила о своей надежде, что «завтра в России
будет президент». В контексте выборов это могло означать только ее веру в
победу Ельцина. — И мое спасение, и мои ошибки в том, что я все делала
только искренне. Была ли моя вера правильной или это все лишь наивные
иллюзии, ответа я до сих пор не знаю. Но у истории нет сослагательного
наклонения. В 91-м я рассказывала в эфире о Беловежских соглашениях. И только
года три назад, когда сама оказалась в Беловежской пуще, в том самом здании,
где все происходило, подумала, как странно, что у истории есть конкретное
место. И еще подумала, что у событий всегда есть послесловие, заставляющее
взглянуть на происшедшее совершенно по иному. Мы все оказались свидетелями событий,
которые спустя годы нам же придется переосмысливать. — Власть у нас похожа
на элитарный клуб... Со стороны все выглядит, как на глянцевой картинке —
сильные, богатые, влиятельные мужчины... И только, наблюдая членов этого
клуба вблизи, догадываешься, что они «как все», а порой и хуже... — Когда я жила еще в Питере, все происходящее в верхах
казалось моему уму непостижимым. Переехав в Москву, перезнакомившись
практически со всеми, кого принято называть «политическим истеблишментом», я
поняла, что они совершенно обычные люди. Крайне редко случалось
почувствовать, что «не догоняю собеседника», тот мыслит на ином уровне. За
все время моей работы таких людей было всего несколько. С Чубайсом, например,
лично пообщалась всего года три назад, и поняла, что он мыслит иначе. Но чаще
приходится изумляться — как человека во власть занесло, зачем он ландшафт
портит?! Самая грусть, когда видишь, что интересных и цельных из «верхов»
выметает, а лиц, лица не имеющих, все больше. Набор во власть по принципу
преданности мне непонятен. Вернее, могу понять логику того, кто подбирает, но
не могу согласиться с тем, что заполнение всех вакансий идет по единственному
признаку — моими родными питерцами, или, как недавно сказал один из них: «Чего
уж там, не питерцы, путинцы мы»... — Ты одна из немногих
женщин, вхожих во власть. Просто вертится на языке вопрос: как мужики на этом
уровне ведут себя, ухаживают? — При всем прогрессирующем феминизме политика во всем мире
— преимущественно мужское дело. Россия вообще мужская страна, женщина в
политике до сих пор рассматривается как нонсенс. И, попадая наверх, женщины
почему-то унифицируются, становятся похожими на мужчин. По себе замечаю, что
в этом кругу не чувствуешь себя слабым полом, норовишь дать им понять, что с
ними на равных. Иногда только напомнишь, что ты женщина, но они, кажется,
этого уже и не замечают. — Среди нынешних
властителей хоть изредка попадаются такие, в которых можно влюбиться, или
власть беспола до неприличия? — Таких, чтоб можно однозначно сказать: мужик! — мало.
Таких, чтоб влюбиться, крайне мало. Моя приятельница заметила как-то, что
лучшие свои работы мужчины-режиссеры делают, когда они еще в мужской силе.
Потом это уходит, и можно снимать сколь угодно грамотно, но энергетики, которая
делает фильм чем-то непередаваемым, уже нет. Правило это распространяется и
на политику. Энергетика, мужская или женская, придает иной импульс многим
решениям. Но полное ощущение, что в массе своей наши политики давно забыли,
что это такое. Быстро становятся пиджачниками. Глаза другие, нет шарма. А
ведь маленькая деталь — та самая сексуальность, о которой в этих верхах и
говорить-то не принято, дает огромное количество дивидендов. — Но кремлевские
пиарщики стараются представить Путина в глазах народа именно мужиком. — И, судя по опросам общественного мнения, многими он так
и воспринимается. Помогает возраст и живость реакций. Он же по-другому
реагирует на многие вещи, нежели наш предыдущий президент. Вообще влияние
отношений мужчины и женщины на политику — тема фантастическая! Изумляют
исторические лидеры, которые совершали подвиги, решали судьбы государств во
имя женщины, и время которых, увы, прошло. — Может, это есть и в
недавнем прошлом, и в настоящем, просто мы еще не все знаем? — У меня есть страшная догадка, что знать нечего. — Как очевидец не столь
уж давних событий, могу поспорить. Сама наблюдала одну даму периода
«становления российской государственности», которая при ничтожном формальном
статусе влияла если не на все, то на большинство политических решений. А с ее
оттеснением с положения фаворитки тон и суть политики, и сами политические
лица сильно изменились. — Остается внедрять умных женщин в политику! — Вопрос, нужны ли
умным женщинам сами политики. Ты же сказала, что в большинстве случаев
мужское начало теряется где-то на пути к этим политическим вершинам. А
вообще, как тебе кажется, в нынешнее время, когда появились молодые, не
бедные, уверенные, влюбляться в мужчин стало интереснее, чем в пору, когда
все сидели за рядами пыльных столов? — Ничего от времени не зависит. Все спонтанно. Но сейчас
для меня значимо, состоялся ли мужчина или нет, имеет ли он деньги. Не
потому, что мне нужны его средства, я привыкла зарабатывать сама. Но деньги —
это еще и доказательство, что мужик не телепается на периферии жизни,
оправдываясь тем, что богатые у нас только воры. Самые разные люди умудряются
быть сегодня не бедными, отнюдь не только воры.
— Образ сильной женщины
не мешает тебе? — Мешает! Я либо запугиваю, либо привлекаю тех, которые
сами норовят прислониться. — Этот образ железной
леди — случайность или он тебе соответствует? — Укатали сивку крутые горки! Так уж я высеклась. Я
человек в принципе не слабый, другое дело, что и у меня бывает масса эмоциональных
провалов. И вою от усталости, и самой хочется к кому-нибудь прислониться. — Давно последний раз
было ощущение, что ты как за каменной стеной? — Такого, пожалуй, никогда и не было. — А в детстве? Ребенок
обычно сам не понимает того, как он защищен. — У нас в семье была непростая обстановка. Когда подросла,
стала понимать, что родители и развелись бы, да детей жалко, и бытовые
проблемы, жилье не разменять... Момент осознания себя в этом мире совпал с
тем, что в семье было непросто. Другое дело, что, пока жива была мама, было
полное ощущение защищенности ее любовью. Как будто рикошетит любой удар.
Когда осенью 93-го, аккурат после октябрьских событий, мамы не стало, я
почувствовала такое сиротство! — Мы как-то с Костей
Эрнстом долго разговаривали о том, что все в человеке из детства и
отрочества. Боли, обиды, комплексы этого периода, точнее, их преодоление,
становятся топливом для будущей жизни. — И я тому доказательство. У меня тоже если не все, то
многое произошло от преодоления комплексов. В школе был период, когда трудно
складывались отношения с классом. Стала замкнутой, почти разучилась общаться.
Потом это стало так мешать, что я поняла — надо преодолевать. Как в детстве,
когда у меня был слабый вестибулярный аппарат, не могла ни на качелях качаться,
ни в автобусе ездить — укачивало. И я, тогда еще совсем малявка, решила с
этим бороться, ходила в соседний парк в Царском Селе, качалась на всех
качелях, тупо преодолевая свое плохое ощущение. И здорово в этом
продвинулась, по крайней мере, в автобусе укачивать перестало. Так было и с
подростковыми комплексами. Когда к институту поняла, что это мне дико мешает,
стала себя вынуждать на публичные проявления. И, сама того не желая, обрекла
себя на публичную профессию. — Тебе мешает
параллельное существование твоего публичного «я», той Светланы Сорокиной,
которую все обсуждают, любят-ненавидят? — Только последнее время стала об этом задумываться.
Может, потому, что сил стало меньше и бреши уже пробиваются. Чьи-то
проклятия, чья-то ненависть становятся ощутимы почти физически. — А обратный эффект?
Созидательная энергетика, которую, как говорят некоторые твои коллеги, дает
прямой эфир? — Наличие энергии в пространстве я стала физически ощущать
только на ток-шоу. Раньше новости вела или с одним человеком в эфире общалась
— локальная история. И только в ток-шоу вокруг тебя, кроме абстрактных сотен
тысяч телезрителей, двести реальных человек. Иногда выходишь и спиной
чувствуешь «мертвый» зал и, чтобы заполнить этот вакуум, начинаешь энергию
откуда-то из себя высасывать. А иногда тебя как на волне несет, питает
энергией зала. Но об этом неосязаемом балансе — сколько отдала, сколько мне
вернулось — узнаю только на следующий день. Суббота, после пятничного эфира,
верный индикатор: либо лежу пластом, либо порхаю. — На любой плюс в
судьбе всегда находится свой минус. Чем больше удача в одном, тем сильнее
провалы в чем-то другом. Адекватна ли замена? — Это вопрос, который сама себе задаю все чаще. Вот мы
говорим с коллегами о возможном закрытии ТВ-6, я думаю, что более молодым
ребятам легче хотя бы потому, что они могут даже новую профессию освоить. А
я, пожалуй, не могу. И это одна из расплат. Меня уже не устроит просто работа
для добывания пропитания, мне нужна успешность и интерес. Совсем не
обязательно, что после разгона ТВ-6 я найду работу, которая будет доставлять
мне удовольствие, шансов очень мало. А ужас заключается в том, что работа
давно уже стала единственным смыслом и удовольствием моей жизни. На данный
момент я абсолютно одинокий человек. Мне не на кого опереться, и у меня нет в
запасе ничего, кроме моей телевизионной работы. — Ты когда-то работала
тоже для того, чтобы кому-то что-то доказать, как девочка, которая пошла за
стекло, чтобы что-то доказать молодому человеку? — Если доказать, то только самой себе. Никаким молодым
людям я ничего не доказывала. Если б это был подвиг ради любви, было бы
романтичнее и полезнее для меня самой. Но я просто делала то, что мне было
интересно, часто пренебрегая любовью и ставя на первый план работу. И моя
личная жизнь во многом подрубилась именно работой. — Не жалеешь? — Не знаю. —
Встречая прошлый Новый год, тебе, наверное, трудно было предположить, что он сложится
именно так, с двумя переломами. Сейчас все уже пуганые, и я с грустью вижу в
твоих коллегах какую-то обреченную готовность к закрытию. Сейчас, уже зная,
как складывается ситуация вокруг ТВ-6, и догадываясь, чем это может
закончиться, ты уверена, что не могла остаться на НТВ? — Это было невозможно! Тогда, в начале мая, я решала
только один вопрос — уходить из профессии или идти с моими коллегами на ТВ-6.
Подстегнули угрозы. Когда начался шантаж с кредитами, ошибками менеджмента по
расчетам зарплат, когда организовали звоночки мне домой якобы из налоговой
полиции, все упиралось в одно — не пустить Сорокину на шестой канал. Но и
шантаж, и то, что самые мои любимые коллеги перешли на ТВ-6, стало причиной
того, что я оказалась здесь. —
Добивание ТВ-6 напоминает ненависть на каком-то генетическом уровне. И уже
непонятно, к кому, собственно, ненависть? — Оба олигарха в изгнании вызывают сильную ненависть, за
их деятельность платим и мы. Мы сейчас все подранки. А подранков в живых
лучше не оставлять. — Ты
поработала на разных каналах, можешь сравнивать. Действительно ли на старом
НТВ была уникальная атмосфера, о которой в телевизионных кругах ходили
легенды? — Да, атмосферы такой нигде больше не было, и это вызывало зависть. Когда нас весной всех обрабатывали, мне один из обрабатывающих в сердцах сказал: «Да у вас там просто секта!». Секта не секта, но это был уникальный коллектив. Но атмосфера нынешнего ТВ-6 сродни той, что была когда-то на НТВ. И это помогает переживать все, что на нас валится. Когда сейчас смотрим рейтинги, грустно смеемся, что если сложить показатели ТВ-6 и НТВ, это и был бы наш старый рейтинг, и остальные каналы были бы далеко в арьергарде. Вот уж кто выиграл от развала НТВ, так это конкуренты. Пришло другое настроение: востребованы те, кто и не претендует на роль иную, чем дикторская. Снова настало время хорошо одетых, грамотно говорящих дикторов. Возможно, это «новый призыв», который востребован сегодняшним временем, «временем фельдфебелей», и который сменит нас явочным порядком. Этот
разговор, быть может, показался вам чуть более грустным, чем положено для
предновогодних дней. Но стоит ли насильно оптимизировать жизнь там, где
повода для нарочитого оптимизма нет.
|
<<< на главную # <<< другие интервью # Светлана Сорокина: передачи, интервью, публикации. # карта сайта