|
ЧЕРНУШЕЧНОЕ ДЕЛО
В ЧЕТВЕРГ С НАМИ ПОУТРУ СВЕТЛАНА СОРОКИНА
«Общая газета» № 31, 08.08.1996. Валерий Кичин
Я
- Как вы, человек из добропорядочной Лесотехнической академии, оказались на ТВ?
- Кто из ваших предшественниц стал для вас образцом?
- Отчего переехали в Москву?
ОТЛИЧНИЦА, КРАСАВИЦА, КОМСОМОЛКА
- Как у всякой отличницы, у меня было плохо с профориентацией. С одинаковым удовольствием училась по всем предметам. Все жребии были равны. Пометалась - пошла в лесотех. На специальность ландшафтного архитектора, спеца по озеленению. Телевизор в нашем доме не смотрели - стоял себе в углу. Дежурное зрелище - программа "Время". Фильмы смотреть ходили в кино. Тогда это было принято. И я совершенно ничего не знала про телевидение.
Поскольку мне все время хотелось к чему-то стремиться, я закончила курсы по научно-технической информации и стала инженером. Короче, сделала предельную для женщины карьеру в родном лесоустроительном предприятии.
Зарплату получала двести рублей - согласитесь, неплохо по тем временам. Была тогда замужем за Сорокиным, от которого и фамилию отчекрыжила. Мы оба работали, и все было замечательно. Позвали в аспирантуру - пошла и поступила. Параллельно окончила курсы экскурсоводов, водила экскурсии по Летнему саду, по Екатерининскому дворцу. И еще училась, училась, это была у меня такая волна. И поняла, что - маюсь. Как-то все неинтересно. В это время мама вдруг сказала, что слышала по радио приглашение на ленинградское телевидение, где открыли курсы дикторов. Она всегда была обо мне высокого мнения, считала, что я красавица и умница. Обязательно надо пойти поучиться, сказала. Я только посмеялась. И забыла бы про это, но тут и секретарь нашего директора, Ольга, сказала, что она тоже слышала объявление и что обязательно надо пойти. Кончилось тем, что она напечатала за меня мою анкету, вложила две фотографии и послала на студию. Мне позвонили и позвали на собеседование.
И пошло: первый тур, второй подтур, третье собеседование, пятое
рассмотрение. Там было сто человек на место, и когда прошла я первый тур,
приятель мужа сказал: уже можешь гордиться, не вылетела. На следующем
вылетишь. Прошла второй тур, он сказал: ну, теперь все, больше можешь даже и
не ходить. Прошла третий - он пожал плечами и сказал, что ничего не понимает
в этой жизни. Последнее испытание было на телегеничность. Я надела лучшее в семье
платье, оно принадлежало сестре и было в принципе противопоказано для экрана,
потому что было из темно-коричневого бархата. Такое большое платье с фалдами
и большой воротник.
Вот так я снялась и прошла в школу дикторов. На первом же занятии нам показали
эту запись. Я думала, что дойду до Карповки и утоплюсь. Это невозможно было
видеть. Я на юге обгорела и была в тон платью, торчала из него, как гриб из
мха. К тому же на нервной почве сильно кривила рот. Смотрела исподлобья, с
перекошенным ртом, и уж не знаю, что они разглядели в этом чудовище. Это было
хуже всех в группе, правда!
Потом начались занятия. Потом первые выпуски "Телекурьера".
Все совпало с перестройкой, с приходом новых людей.
Сейчас, заходя иногда на петербургское ТВ, я практически не вижу
людей, с которыми тогда работала. Все разбрелись по частным студиям,
заграничным корпунктам. А какая была компания! И работали не за деньги. Я
получала в "Секундах" по три рубля за сюжет. Помню, как на
"Телекурьере" не было денег оплатить выпуск - вся бригада
согласилась работать за так. Это же тоже было! Пойди уговори теперь
кого-нибудь работать без денег! Время пошло очень платное.
Все тогда на вздох жили. Долгий вздох - все, как воздуха набирали.
Столько новых тем, столько открытий! Это был восторг. И люди тогда прильнули
к телевизору, смотрели многочасовые передачи "Пятого колеса". С
улиц народ исчезал, все смотрели телевидение. Все окна открыты, из всех
несутся одни и те же позывные.
Новые люди, новые темы, новая телевизионная техника, новая эпоха. Все
для меня очень счастливо совпало.
Мне муж подсунул старую книжку Владимира Саппака "Телевидение и
мы" - это уже классика, ее надо знать всем, кто хочет в эфир. Она
посвящена Валентине Леонтьевой. Книжка теплая, настоящая, написанная с
чувством. И сама Леонтьева женщина с чувствами, она и стала для меня в
какой-то мере образцом и ориентиром. Она и Ольга Высоцкая, на голосе которой
выросли многие поколения.
Вы спрашиваете о Саше Невзорове. По большому счету, он никогда не был
другим. Но я всегда ухожу от разговоров о нем. Мы уже шесть лет не работаем
вместе и стараемся друг друга просто не трогать. Хотя я больше чем уверена,
что и он ко мне относится с неприязнью. Он мало к кому относится с приязнью.
Но я многому у него научилась. Он сильный репортер, физически выносливый, с
фантазией. Надо было соответствовать, и я не вылезала с телевидения. Нельзя
было жаловаться на кашель, на нездоровье, потому что это твой день и ты
должна работать хоть мертвая. После такой школы мне совершенно не страшны
московские телевизионные ситуации. Я приехала в Москву, и все сразу стали
сочувствовать: попала, бедная, в этот гадюшник, здесь сжирают не хуже
пираний, костей не остается. Не надо, говорю, у меня закалка, выдержу. После
Саши мне мало что страшно.
После ухода из "Секунд" я работала на ленинградском ТВ в
очень тенденциозной программе "Факт" - тамошнем "времени".
Снимала сюжеты, была ведущей, тихо перебивалась. После "Секунд"
скучно было жутко. А тут звонок из Москвы: "Какой-то Гурнов", -
сказала мама. Мы Москву тогда вообще не смотрели. Я включила телевизор и
убедилась, что "какой-то Гурнов" фигурирует в "ТСН".
Потом он приехал в Ленинград и сказал, что Таня Миткова уезжает за границу к
мужу, и если я хочу, то могу присоединиться к их компании. Сделал мне
стажировку в Останкино, и я впервые туда приехала.
Обстановка была знакомая - маленькая заплеванная комнатка, как в
"Секундах", те же никакие условия и та же бурная работа. Мне стало
интересно. Потом Гурнов умудрился выпихнуть меня в ночной эфир, где я сидела
в сером свитере с красным, для разнообразия, шарфом - у меня с гардеробом еще
долго были проблемы.
Потом выяснилось, что Таня Миткова никуда не уезжает. И я вернулась в
Питер. Но к концу 90-го года начало создаваться Российское телевидение, и
завертелось. Люди, с которыми я познакомилась в Останкино, - Олег Добродеев,
Женя Киселев, Юра Ростов - вспомнили про меня и пригласили. И 8 марта 1991
года я приехала в Москву. Пожила немного у сестры, потом в гостиницу
перебралась, а там и муж приехал, уже второй, теперешний, мы работали вместе
в "Секундах", он оператор. Муж считал, что я сюда ненадолго, да все
как-то затянулось. Плюнул, приехал за мной. Чем очень ухудшил мои жилищные
условия, потому что номер был одноместный, с одноместной кроватью. И мы там
жили полтора года. Для справки: муж у меня метр девяносто, 56-й размер.
Вообще, привыкалось долго и трудно. В нашей новостийной комнате все
работали на компьютере, а я привыкла ручкой. У меня ее отбирали, я рыдала,
билась головой об этот компьютер и говорила, что это бесчувственная машина,
что все в тексте звучит уже не так, я выключала этот компьютер, говорила, что
уволюсь. Жизнь была тяжела и неказиста. Но потом оказалось, что можно и через
компьютер. Хотя мне до сих пор кажется, что с этими огрызками бумаги, на
которых мы писали, что-то уходит важное...
МЫ
- В чем вы видите смысл своей профессии?
- Как влияет ТВ на общество?
- Есть ли соблазн припудрить плохие новости?
- Почему не скрываете на экране своих эмоций?
- Кто придумывает ваши знаменитые "концовки"?
И ПРИКРАСЯТ, И ПРИПУДРЯТ...
- Моя нынешняя профессиональная задача сродни задаче человеческой:
благородно перенести тяжелые времена. Вот и все. Самой перенести и другим
помочь. Впрочем, недавно Коля Сванидзе показал мне передовицу из газеты
"Завтра", где меня сравнили с газом "циклон" в
Бухенвальде. Очень круто. Я попробовала понять причины такого умозаключения,
но так и не поняла. Хотя новости у нас такие, что проведешь выпуск и
действительно, жить не хочется.
Впрочем, вот смотрю первый канал - гениально! Как они из тех же
новостей умудряются сделать что-то нейтральное - можно позавидовать. У нас в
"Секундах" был термин: "окошмаривание кадра". А теперь и
окошмаривать не надо - и так кошмарно. Когда говорят, что мы сознательно ищем
плохое, - это неправда. Мы ищем хорошее. Другое дело, что не находится. Но и
припудривать ведь тоже невозможно.
Хотя припудривать приходилось всегда. При любом руководстве. И при
Попцове тоже. Я многое могла бы ему напомнить из нашей истории.
Все становятся отчаянно смелыми и сильно демократическими в момент
своего ухода. Наверное, когда я буду уходить, тоже стану самым
последовательным, непримиримым, бескомпромиссным демократом. На самом деле
попыток колебаться вместе с государственной линией и все отлакировать до
блеска у каждого руководства бывает предостаточно.
Другое дело, что с Попцовым мы могли орать друг на друга "на
равных" и я могла своевольничать. Сагалаев другой. Там кричать не будут,
но объяснят.
Пример лакировки? Декабрь 92-го. Известное тройственное соглашение.
Визг по поводу телевидения и нашей программы особенно. Попцова в очередной
раз собирались снять, и он, конечно, нервничал. К нам в "Вести"
была прислана очень суровая редакторша из программы "Время" - она
отслеживала все, от слова "Здравствуйте" до слова "До
свидания". Мало того, с испугу Олег Максимович запретил репортаж о
митинге демократов, имевшем место в Москве. Я вопила: как же можно! Митинг
ведь был! Не надо, говорят мне, раздражать не надо. Я провела выверенный до
последнего слова 8-часовой эфир, пропадая от позора. Мне было физически
плохо. Все выдавалось в дежурных тонах официального отчета. Не дай Бог что-то
заострить! И митинга не было никакого, все в стране спокойно...
А наверху уже идет речь о референдуме, о прямом нарушении конституции.
Приходит время 11-часового выпуска, и у меня наступает период тихого
бешенства, все кипит, коллеги ходят, опустив глаза, и я начинаю просто
умирать. Меня заклинивает. Это было должностное преступление, но я пошла в
эфир с подложной папкой. Выпускающему редактору предъявили один текст, в эфир
пошел другой. Вся бригада была в курсе. Конечно, я знала, чем это грозит. И
невозможно было предвидеть, как пойдут события. Одно понимала: мне больше не
работать. Но тогда об этом не думала. С трясущимися руками мы вышли в эфир.
Сделали свой выпуск, там было и о митинге, и о неконституционности решения
Думы, еще кое-что. Дальше - дикий крик. Олег Максимович мне немедленно
позвонил, и это был монолог - мы просто стояли с трубками и слушали. Он сказал,
что его, конечно, снимут, но раньше вылетим мы. Я, как автомат, собрала
личные вещи. Пришла к себе в гостиницу, а там уже надрывается телефон: слухи
распространяются быстро. В Кремле тоже события развиваются бурно - отменяют
решение Думы, начинается тройственное соглашение с Зорькиным, в общем,
компромисс на государственном уровне. А тут еще Попцова караулят журналисты:
за что вы уволили Сорокину?!
Причем - по политическим соображениям, а это для Олега Максимовича всегда,
как нож острый. Он потом мне сказал, что это я организовала его травлю. Это
была неправда, но оправдаться я так и не смогла. Потом ситуация как-то
рассосалась, я вышла на работу и продолжила свое чернушное дело.
Сейчас культивируется отстраненность в подаче новостей - такой
американский принцип. Но я так не умею. В Москве меня за это периодически
корили. Сейчас улеглось - смирились. Я думаю, что оба принципа перспективны.
Много каналов - много возможностей вскапывать самые разные огороды. Но люди
ценят личностное, ищут его. Даже в НТВ, где крепкие журналистские материалы,
казалось бы, не требуют интонирования, все равно каждый ведущий - личность,
это Таня, а это Миша, а то Женя, и особенности каждого зрители отлично знают.
Я из этого делаю вывод, что личностная подача все-таки интереснее, по
крайней мере, на данном этапе. Жаль, нет на сей счет серьезных
психологических, социологических исследований. Пусть социологи и психологи
скажут тем, кто работает в эфире, что мы должны в себе развивать, а что
никому не импонирует и должно быть подавлено. Но не делается ничего.
Когда уезжают наши корреспонденты, всегда прошу привезти конкретную
человеческую историю - чеченской семьи, нашего офицера, солдата, который не
может дождаться дембеля, но и как жить без этой войны, уже не представляет.
Только человеческая история производит впечатление, только она заставляет
думать. И главная журналистская задача - напомнить о том, что человек -
каждый, конкретный - существует.
Обязательно смотрим газеты. Именно газета часто подсказывает объект
так называемой тематической съемки. Не оперативной, к событию, а
тематической, проблемной. Мы видим в газетах интересную тему и раскручиваем
ее в телевизионном варианте. Откладываем острые статьи, чтобы использовать
какие-то данные, соображения, факты.
В моем почтовом ящике пять изданий: "Общая газета",
"Московские новости", "Век", "Труд", журнал
"Итоги". На работе пролистываю "Известия", они хорошо
работают.
Что касается "прощалок", как я их называю, то муж сказал,
что мне нужно придумать что-то такое, чтобы не затеряться среди огромного
количества ведущих. Чтоб было фирменное блюдо. Правило Штирлица: запоминается
то, с чем уходишь. А тут еще меня все время корили за провинциальность. И я
озлобилась: в чем же дело, думаю, В качестве? Будем улучшать. Из вредности.
Стала делать эти финалы. Сначала в ход пошли цитаты - я их называла
"ленивые прощалки". Их легко найти - есть масса сборников. Потом
привычка делать домашние заготовки ушла - заранее заготовленное легко может
рухнуть. Как-то неловко говорить про погоду и природу, когда опять кого-то
угробили. Так это и осталось ответственным, но самым последним делом.
Где-нибудь за полчаса до эфира начинаю судорожно думать: что же сказать в
конце? Придумывается, как правило, в зависимости от последнего сюжета и
общего настроения дня.
Прочен ли на телевидении успех? Не думаю. Все развивается
волнообразно: гребень - спуск. У кого-то волна подлиннее, у кого-то покороче.
Мое родное ленинградское телевидение на спуске задержалось. Российское
телевидение с его "Вестями" тоже явно прошло свой пик. Пять лет -
большой срок. Все начиналось на огромном энтузиазме, а потом люди стали
расходиться, их растаскивали по разным телевизионным сусекам.
И потом, мы возникали как телевидение оппозиционное. Теперь стали
единственным государственным телевидением - ситуация перевернулась. Это
тяжело, может быть, даже губительно. Маятник пошел в другую сторону, и
выезжать можно только на профессионализме, качестве, стабильности. То, чем
берет НТВ. Там идут самодостаточные качественные журналистские материалы, добротное
изложение фактов - и этого уже довольно.
То, что меня пригласили на 49-й канал, - правда. Хотя окончательного
разговора еще не было. Конечно, деньги имеют сегодня большое значение, но я
себя называю цирковой лошадью, которая ходит по кругу. Уж, кажется, пусти ее
на прямую, а она все равно норовит завернуть в привычную сторонку. Я пять лет
в "Вестях", выработалась привычка, хотя консерватизм мой иногда
дает сбой и хочется что-то поменять. Поэтому предложение RenTV показалось
интересным - что-то новое. Но, с другой стороны, перейти - значит потерять
свою аудиторию, а она огромна.
Вот мы в "Вестях" отменили полноценный 11-часовой выпуск, и
я это приняла очень болезненно. Мой зритель - поздний зритель. Он занят
делами в течение дня. Это умный зритель, и терять его нельзя.
Часто ли прямой эфир ставит в тупик? Сколько угодно. Мудрый муж мне
советует всегда иметь несколько заготовок на такой случай - чтобы выйти из
положения. И был период, когда я носила с собой эти заготовки, но ничего не
случалось. Перестала носить - тут же случилось.
К разговорам о телесуфлере я относилась всегда болезненно: все-таки
это наша маленькая тайна, и нельзя ее раскрывать. До определенного момента
никто ничего и не замечал. Хотя ясно, что человек не может запомнить всю эту
массу названий, цифр, имен, фактов, которые мы выдаем, глядя якобы в глаза.
Суфлер дело тонкое. Когда им пользуешься, надо знать меру. Я,
например, отчеркиваю цитаты или сложные обороты, которые явно не могу
помнить. И читаю их с листа, потому что иначе получается дурацкое
механическое, неправдоподобное зрелище. Игорь Кириллов мне рассказывал, что
как раз на этом погорели дикторы программы "Время" - выпаливали
какие-то сумасшедшие числа и данные, и это вызывало обратную реакцию - полное
недоверие к людям, которые шпарят как бы наизусть.
Вначале, в Останкино, суфлером была лента, на которой напечатан текст,
- она вечно заедала, обрывалась, на ней было множество забавных опечаток, и,
конечно, она придавала выпускам некую живость. Теперь суфлер электронный, я
сама набиваю текст, в монтажник заправляю, и он автоматически появляется на
экране. Это не бегущая строка, как многие думают, а узкий столбик.
У Саши Шашкова был случай. Он читал с суфлера, что на такие-то цели
Международный валютный фонд выделил двести миллионов. Тут у него в голове
что-то сработало, он перевел взгляд с суфлера в папку нет, поправляется,
выделено не двести, а двадцать миллионов. Снова в суфлер: нет, двести. В общем,
говорит, я не помню цифру, но огромные деньги выделил Международный валютный
фонд!
Жизнь без телевидения представляю с трудом. Ведь я привыкла все эти
десять лет существовать в зоне всеобщего внимания. У популярности свои
издержки: когда в квартиру звонят незнакомые люди, которые вычислили твой
адрес или выследили тебя, когда дверь облита краской, потому что кто-то решил
тебе досадить - в этом мало приятного. Мы ведь у разных людей вызываем разные
чувства. Звонят домой беспрерывно, буквально на измор. Полтора-два года
подряд. Говорят гадости или просто молчат. Как раз вчера поменяла номер
телефона и провела день в полной тишине и полном блаженстве.
Вечно обрастаешь множеством слухов и легенд. Возле студии меня
встречает молодой человек, который регулярно приносит мне цветы, такой
многолетний поклонник. И вот он передал мне три розы и сказал: "А
правда, что вы уезжаете в Америку?" "С чего вы взяли?" -
спрашиваю. "А вот только что в "Собеседнике" была заметка, что
вы со ираетесь в Америку и что вам даже прислали машину". Посмотрела в
газете - действительно, в "желтых страницах" моя фотография и
заголовок: "Сорокина
уходит" - хорошо так, крупно. Откуда взяли такое? Позвонишь в
"Собеседник" - наверняка ответят: на то и желтые страницы, чтобы
печатать слухи.
Есть у популярности замечательные стороны. Вот недавно меня позвали на
запись юбилея Зиновия Гердта. Ни в какой другой ситуации в гости к нему я бы
никогда не попала, а тут позвали. И я оказалась в узком кругу его старых
друзей. И сам факт, что я в этом кругу, доставил мне огромное удовольствие.
Что еще дает популярность? С моим словом считаются. Я могу себя
чувствовать не последним человеком в этой жизни. А это все-таки важно.
Я довольно поздно пришла на телевидение, где-то уже под тридцать. И
сейчас с ужасом думаю о том времени, когда придется уйти. Хотя мои зрители
как бы привыкли - все десять лет я меняюсь у них на глазах, старею вместе с
ними, и, может быть, это менее для них заметно. Хотя есть анекдот про
жизненный путь: девочка - девушка - молодая женщина, молодая женщина, молодая
женщина - чтоб ты сдохла, старая кляча! Наверное, такой переход всегда бывает
резким, даже моментальным, и надо будет правильно отнестись к ситуации. Хотя
это и сложно.
Чем заниматься после? В принципе, могу быть телевизионным продюсером -
профессия без возраста, только бы котелок варил.
Дачи у меня никогда не было. Всю жизнь мечтала о куске земли, но никак
не получается. И в Питере у нас тоже ничего не было, все время преследовал
квартирный вопрос. Жили всегда в жутких условиях, то в коммуналке, то в
большой скученности, и я считала, что такова моя карма, что я всегда буду
снимать углы. И вот в Москве вдруг прорыв, у меня теперь своя квартира, и
появилась машина - своя машина! Ну, думаю, и дачу добью - но здесь я и
обломилась.
Зато у меня уже появился московский акцент. Приезжаю в Питер, там
ревнуют: москвичка!
ОНИ
- Как прошла для вас предвыборная кампания?
- Отчего летят телевизионные начальники?
- Как состоялся ваш дуэт с Ельциным?
- Забыт ли Питер навсегда?
БИТВА ПРИ ЧЕРНОМЫРДИНЕ
- Предвыборную кампанию вспоминаю, как сплошной кошмарный сон. Это не
работа для журналистов. Потому что практически не действует Закон о печати.
Отношения подковерные, кулуарные, личные или коммерческие определяют все. И
возникает странная ситуация: все вроде за правое дело, но всё происходит так,
что с души воротит. У нас ведь либо черное, либо белое, либо друг, либо враг.
Но так ненормально. Без полутонов не бывает. Когда меня спрашивают: ты что,
хочешь, чтобы Зюганов пришел? - это ненормально. Это непрофессионально -
спрашивать журналиста, за кого он. У нас информационная служба, и мы должны
рассказывать о фактах.
А в предвыборной кампании шли одни агитки. У властей предержащих к
телевидению отношение мистическое: думают, чем чаще ударять в бубен, тем
вернее. А людей уже тошнит: день начинается с одного претендента, им же и
заканчивается. И нельзя пропустить ни шага, ни слова.
Все началось для РТР драматично - обвинили в чернухе и сняли Попцова,
это и стало для меня началом предвыборной кампании. И потом, вплоть до июля,
сплошной надрывный кошмар. Состояние непрерывного стресса. Потому что тон
задан - обвинили в чернушности. В чем чернушность - не объяснили, и
непонятно, что, собственно, надо. Началась сущая нервотрепка. Новое
руководство тоже не понимало, как действовать. В принципе - это кресло
дымится постоянно, кого ни посади, сразу начинает дымиться. Телевидение
государственное, каждый чиновник может ткнуть пальцем, снять трубку и
потребовать чего угодно. Когда Сагалаев вкусил всего, что до него вкусил
Попцов, он даже сказал, что сделал роковую ошибку, согласившись. А раньше объяснял:
если бы не я, вам поставили бы кого-то похуже. Но это все объяснения для
самого себя. Чтобы можно было примириться с собой. По большому счету, если бы
люди, в малом и большом, никогда не переступали эту критическую грань,
многого удалось бы избежать в нашей истории, Но страшно трудно сказать себе
правду, не уговаривать себя, а увидеть со стороны. К сожалению, мы все
склонны к компромиссам.
Кто заинтересован в том, чтобы теперь Сагалаева снять? Как только
сняли Сосковца и Коржакова, многим стало ясно, что будут "по
цепочке" убирать всех, кого они привели, - такая будет
"зачистка". Вполне в наших условиях вероятная. Но тревожные
"сигналы" идут постоянно, и был очень сложный момент, когда
говорили, что уже вот-вот. Сейчас вроде бы дело опять немножко отложилось, но
я уже говорила: кресло дымящееся.
Я не экстремист, много чего боюсь. Но бывают ситуации, когда -
понесло. Вдруг как-то заклинивает, и уже не до трезвых соображений. Нет, я не
о случае с президентом, когда я выпалила ему про "чернуху". Это был
абсолютно негероический поступок. И я шла на эту встречу без всяких
заготовок. Получила приглашение в Кремлевский дворец по случаю 8 марта. А как
раз только что произошли эти события с РТР и Попцовым. Так что я приглашению
удивилась - наверняка какая-то контора плохо сработала. Мои предположения тут
же оправдались: на КПП у Спасской башни меня в списках не было. Видимо, на
этот раз контора сработала правильно. А я стою принаряженная, с запасными
туфлями. Дежурный звонит куда-то, крутит вертушку, как в окопе. Наконец, дали
ему разрешение меня впустить, и я со своей сменной обувью иду во Дворец, а
там уже собираются женщины, многие с заготовленными речами в папочке. Вижу
коллег с разных телеканалов, быстро сбиваемся в кучку, начинаем общаться.
Появляется президент, все за ним с микрофонами, с камерами. Он идет по кругу,
здоровается с женщинами — неформальное общение называется. А мы себе
разговариваем, делимся новостями. И получилось так, что застал меня президент
врасплох. Потому что как раз совершил круг почета по этим женщинам и дошел до
нас. И дальше стандартная для меня ситуация: он жмет мне руку, смотрит в
лицо, и я понимаю, что он узнает, но кто это - не сообразит. Это со мной
часто так бывает. Надо подсказать, но - как? "Я Света Сорокина"? А если имя тоже ничего
ему не говорит? И я выбираю, по-моему, самую верную фразу, чтобы сразу дошло
- кто: "Это те, которые чернуху гонят". И он сразу узнал.
Тут последовала пауза. Он явно не знал, что ответить. Смотрит на меня
напряженно, и я не могла больше держать паузу, я плохая актриса. Все кругом
замолкли, повисла тишина, и я вляпала следующую фразу: "Ведь вы так
больше не считаете?" - что-то вроде этого. Тут он перевел дух и сказал:
"Нет, теперь я так не считаю". И как бы поплыл в другую сторону.
Часто спрашивают: чистое ли дело телевидение? У меня на этот счет были
иллюзии, но они рухнули в один день, когда я поняла, что дело это довольно
грязное, более того, кровавое. Это был день убийства Влада Листьева. Это была
точка отсчета. Началось безрезультатное следствие, хотя в телевизионных
кругах ходят разные слухи и практически наверняка известно, кто и что, - вот
с той поры я знаю, что телевидение дело грязное и опасное. Оно стало
бизнесом, с огромными деньгами и возможностями. Стало зоной, где скрещиваются
интересы многих. Зоной опасности.
Понятия свободы и демократии у нас девальвированы. Свободу на Руси
непременно понимают как анархию. Телевидение тоже переживает период анархии,
вольницы - все что угодно может пройти, любая безвкусица. Но ведь свобода не
в том, чтобы валить в эфир, что взбредет в голову. Свобода сложное понятие,
которое должно быть оговорено законодательно: вот на это я имею право, а на
это - нет. Мы узнаем, что такое свобода, только когда будет работать закон.
Тогда пусть кто угодно мне звонит и кричит, что нельзя, - я сошлюсь на нужную
статью закона и выйду в эфир, и меня никто не сможет тронуть. Но буду
отвечать, если сделаю что-то противозаконное. Вот это и будет та самая
свобода.
У канцлера Коля недавно было крупное столкновение с телекомпанией ARD.
Они позволили себе некую инсценировку, как бы разговор Коля с Ельциным. При
этом напирали на швабский акцент канцлера, а он для немцев звучит, как для
нас провинциальный украинский диалект. Вообще сделали этот пародийный
разговор очень издевательски, получилась беседа двух дружбанов. И Коль был в
ярости. Он говорил что-то насчет налогоплательщиков, которые не на то деньги
тратят, даже угрожал чем-то. На что ему Совет директоров Общественного
телевидения Германии ARD спокойно и вежливо ответил в письменной форме, что
господин канцлер не имеет права вмешиваться в дела компании и решать за
налогоплательщиков, на что им тратить деньги. Потому что компания подотчетна
не господину канцлеру, а общественному мнению и Совету директоров. И выдавая
в эфир эту передачу, она действовала в рамках закона. И канцлер не нашел
возражений, ему оставалось только мелко мстить: когда он приехал в Россию, то
не дал интервью ARD. ARD и это отыграло: мол, не очень-то и хотелось. И
вопрос был исчерпан.
Конечно, Питер не забываю. Только что оттуда, ездила на выходные, как
раз было 300-летие флота. Приезжаю по делам в дирекцию Екатерининского дворца
и парков, а там шум, гам, на дворцовом плацу какие-то вертолеты садятся, дамы
в воздух чепчики бросают, народ валит от электрички. Оказывается, приезжает
премьер. Губернатор там, и гости какие-то, и митрополит, и посольства, и вообще
вечером большой прием. И не где-нибудь, а как раз в том золотом тронном
расстреллиевском зале, где я экскурсии водила.
Ну, конечно, втягиваюсь в этот водоворот и с галереи обозреваю
Чесменское сражение на большом парковом озере. А там трибуны, а на них
Черномырдин, весь генералитет, адмиралы всякие, и перед ними разворачивается
Чесменское сражение, изображенное курсантами нашего местного военно-морского
училища. Три лодки, груженные курсантами в форме русских солдат того времени,
курсировали вокруг лодочек поменьше, где сидели курсанты, наряженные турками.
Турки и наши вяло отстреливались холостыми, изображали Чесменскую битву.
Потом турки из лодок попрыгали, а лодки подожгли. Выделили для этих целей
пару лодок, которых не жалко, и они очень сильно коптили, мало того, их
ветром стало прибивать к трибунам, где сидел Черномырдин. Началась легкая
паника, но тут силами наших кораблей эти горящие лодки отсекли и отволокли в
сторону.
А вечером был прием в Большом зале. И я туда тоже поперлась, потому
что мне пригласительный дали, и я там познакомилась с митрополитом
Владимиром. Ну когда бы я еще митрополита встретила! А тут здороваюсь при
входе в парк, и отец Геннадий, настоятель Софийского собора, нас знакомит:
вот, говорит, владыко, это Светлана Сорокина, а то,
может, вы ее не узнали. Владыко оборачивается, такой вот стоит владыко, в
сутане, и говорит вдруг: ой! На экране такая серьезная, а в жизни такая
хорошенькая!
А вокруг уже прием, на каждом лестничном пролете официант с
шампанским, кругом черная форма с золотыми позументами, мечта барышни, и все
пьют шампанское за российское офицерство. Посреди Черномырдин, рядом адмиралы
кучкуются, и тут его взгляд натыкается на меня. И он задает мне вполне
дурацкий вопрос: а че это вы тут делаете, а? Это я, говорю, могу вас
спросить, а че вы тут делаете. Я, говорю, может, по этим залам экскурсии
водила! Тут он мне предлагает лететь обратно на его самолете. Не могу,
объясняю, у меня важное дело. Какое дело?! Да мне, говорю, нужно в
понедельник с утра техосмотр пройти, а то уже первое августа на носу. Ну что
ж это такое, говорит Черномырдин, ну неужели нельзя решить эту проблему для Светланы? И губернатор кивает
головой.
<
на этом, к удивлению читателей, публикация оборвалась. Разъяснения
последовали лишь через неделю, в следующем выпуске газеты >
ЧТО ТАМ СКАЗАЛ ГУБЕРНАТОР?..
Общая газета» № 32, 15.08.1996
С таким вопросом к нам
обращаются взволнованные читатели, так и не нашедшие в прошлом номере
"ОГ" финала нашей беседы с популярной телевизионной ведущей Светланой Сорокиной. Ее
рассказ о том, как в Екатерининском дворце под Петербургом праздновалось
300-летие Российского флота, оборван, по всем законам телесериала, на самом
интригующем месте. Интригу придумал, правда, не умелый драматург, а
бесстрастный компьютер, давший сбой более чем некстати, когда готовая полоса
уже были подписана в печать. Приносим извинения пострадавшим и сообщаем, чем
дело кончилось.
«...И тут он мне предлагает лететь
обратно на его самолете, рассказывает Сорокина о своем
диалоге с премьер-министром Черномырдиным. — Не могу, объясняю, у
меня важное дело. Какое дело?! Да мне, говорю, нужно в понедельник с утра
техосмотр пройти, а то уже первое августа на носу. Ну что ж это такое,
говорит Черномырдин, ну неужели нельзя решить эту проблему для Светланы? И губернатор кивает
головой: мол, решаем, решаем.
А вы еще спрашиваете, нужна ли
человеку популярность!»
Вот теперь совсем всё. Еще раз извините.
|