В КРУГЕ СВЕТА
программа Светланы Сорокиной
на радио «Эхо Москвы»
соведущий - Юрий Кобаладзе
30 декабря 2006 г. Итоги года глазами писателей
Гости - Ольга Славникова, Александр Кабаков, Дмитрий Быков.
Аудио: эфир –
Светлана: Итак, здравствуйте. В эфире программа «В круге СВЕТА», у микрофона Светлана Сорокина и вернувшийся из Грузии Юрий Кобаладзе. Юрий Георгиевич.
Кобаладзе: Добрый вечер.
Светлана: А также сегодня, сначала вот что скажу, это последний разговор в этом году, неизменно итоговый, но захотелось итожить не с политиками, не с чиновниками, а с теми, кого с давних времен называют властителями дум. Дима, прошу не вздрагивать. Это писатели, лучшие, по крайней мере, по мнению жюри двух литературных премий, которые совсем недавно были вручены. Итак, я представляю вам Дмитрия Быкова, писателя и журналиста. Здравствуй, Дима.
Быков: Здравствуйте.
Светлана: Получившего за свою монографию «Пастернак» премию «Большая книга». Ольга Славникова, писатель. Здравствуйте, Ольга.
Славникова: Здравствуйте.
Светлана: Главная премия Буккера. А также председателя Букеровского жюри, Александра Кабакова. Который еще и получил вторую премию «Большой книги». Здравствуйте, Саша.
Кабаков: Здравствуйте.
Светлана: Напоминаю, что Дима Быков за монографию «Пастернак», Ольга Славникова получила премию за роман «2017», а Александр Кабаков за книгу «Все поправимо».
Кабаков: Тоже, между прочим, роман.
Светлана: Ну естественно. Итак, начну знаете с чего. Скажите, пожалуйста, Дима Быков сказал, что сейчас время художников второго ряда – согласны вы с этим утверждением? Дима согласен, поскольку сам сказал.
Кобаладзе: Может, уже не согласен.
Быков: Нет, я просто хотел бы пояснить, что сейчас я согласен с Михаилом Швыдким, что сейчас идет аккумулирование опыта, и это задача, конечно, литературы второго ряда, женского иронического детектива, нон-фикшн, очерка, беллетристики, а масштабное осмысление всего это гениями пера произойдет лет через 5-7, когда все прояснится.
Светлана: А что должно проясниться?
Быков: Я думаю, какие-то идеологические векторы должны быть заданы более четко, чтобы можно было по отношению к ним спозиционироваться – либо подержать, либо против них возразить. Должна устаканиться, безусловно, новая российская идеология, должны как-то более четко поделиться социальные страты, должен появиться, а я думаю, что преемник Путина как раз таким человеком и будет, человек, которого можно будет либо однозначно любить, либо однозначно ненавидеть, и дальше пойдет мощный сюжетный толчок.
Светлана: Понятно. Саш, что вы так?
Кабаков: Да я подумал, что я неправильно понял Димину мысль в изложении. Я-то думал, что речь идет о литературе второго ряда в смысле второй свежести, второго сорта, и тут я бы согласился, потому что я заранее скажу, что литературный год, на мой взгляд, был сильно выдающийся по сравнению с предыдущими, например, пятью-семью, и не потому, что он удачный для меня. Но когда очень серьезно задумываешься, то полное впечатление, что где-то за столом сидят взрослые, о чем-то говорят, а под столом бегают дети, у них тоже какой-то разговор серьезный, в котором кто-то главный высказывает главную мысль, они бегают под столом, а за столом сидят известные господа, родившиеся кто в 18-м, кто в 19-м веке и помершие кто в 19-м, кто в начале 20-го, а мы там где-то бегаем под столом, но не более того, а что касается всей идеологии, которой так Дима ждет, определенного и определяемого персонажа в Кремле, то мне кажется, боюсь, не в этом дело, с нами не все в порядке, а с этими-то ну их, что про них говорить.
Светлана: Ольга, вы согласны?
Славникова: Мне кажется, совершенно необязательно ждать нового президента, чтобы писать новые романы.
Светлана: Но это условно новый президент, Дима же условно сказал.
Славникова: Ну условно, да, какое значение имеет и идеология, старая, либо новая, какое значения имеют какие-то политические и социальные расклады? Литература всегда отходит на некоторое расстояние от события, чтобы его каким-то образом отразить, впитать.
Светлана: На расстояние ли?
Славникова: Обязательно, это магическое расстояние должно существовать.
Светлана: Ольга, ну если, простите, но вспомним «Отцы и дети», какое расстояние? Просто человек взял и описал в одном произведении целое поколение и эту конкретную жизнь, которую мы знаем именно по этому произведению.
Славникова: Ну мы ведь не жили в это время, мы не представляем себе, говоря современным языком, тусовок, социальных, светских раскладов. Я думаю, что на самом деле Тургенев уловил именно то, что зарождалось в то время.
Светлана: Уловил настроение
Славникова: Да, и может даже чуть-чуть зашел вперед и утрировал что-то. А мы знаем то время по его роману, но не по жизни.
Светлана: Но тем не менее все время теперь оглядываемся и практически об этом времени и о людях судим по этому роману.
Славникова: Да, и правдой стало то, что он написал, а не то, что было на самом деле. Во правдой будет то, что мы напишем, а не то, что происходит.
Светлана: Так ему-то не надо было отходить во времени, он писал тогда.
Славникова: Да, он писал тогда, но я опять-таки повторяю, в пределах одного, двух, пяти лет это не было, это не расстояние, на самом деле.
Светлана: Дим, а Пастернак вписан был в контекст времени?
Быков: Я думаю, он очень сильно от него зависел, да. И больше того, я не очень верю в аполитичность художника вообще, потому что сейчас, когда я заканчиваю следующий том для ЖЗЛ, про Окуджаву, предвижу. Как сильно после пастернака его будут клевать и терзать, потому что тут конечно гораздо боле близкий к нам и гораздо более спорный герой. Я вижу, до какой степени это горячо, я понимаю, например, что мотивы Окуджавы, во всех его поступках практически, были значительно более политизированы, нежели принято думать, и что хотим мы или нет, но мы от социального контекста зависим уже потому, что либо ему жить противно, либо не очень. И когда ему жить противно, он пишет прозу, а когда не противно и когда он на что-то надеется, он пишет песни, полные тщеты и надежд, и оттого именно они такие пронзительные, что надежды тщетные, это ясно с самого начала. То есть я считаю, что человек очень сильно социально обусловлен, и когда Пастернак писал совершено аполитичное стихотворение «Идет без проволочек и тает ночь, пока…», это было ощущение человека в 54-м году, которому открылись границы. Точно также, я уверен абсолютно, это касается и всех нас, просто мы не очень это осознаем, ведь политика – это не суверенная демократия, это ничего не значащее словосочетание, политика – это приятно тебе по утрам смотреть в зеркало или неприятно. И вот вокруг этого все и крутится.
Кабаков: Какой Дима молодой человек. Ему приятно или неприятно по утрам смотреть в зеркало в зависимости от политики.
Быков: А вам уже всегда.
Кабаков: А мне всегда, и зависимость эта только во времени.
Быков: Не дай вам дог дожить до времени, когда всегда приятно будет.
Славникова: Мне уже всегда приятно.
Светлана: Саш, между прочим, в романе «Все поправимо» как раз многие говорят о том, что, не знаю, может быть, не первое место, потому что герой романа, так скажем, в высоком смысле не герой, он может, герой нашего времени, но не самый героический.
Кабаков: Все нужные слова для моего ответа уже использовали, я их буду сейчас переставлять. Насчет героя нашего времени, скажите, пожалуйста, а вот господин Печорин – он в каком-то смысле герой? Он в каком-т смысле негодяй, но даже негодяев таких в общество пускают, руку подают, хотя вполне негодяй.
Светлана: Да и у нас сейчас кому только руку ни подают.
Кабаков: Он герой нашего времени. Человек, которого я придумал, во-первых, это не я, я уже тысячу раз говорил, это не я, при совпадении многих бытовых подробностей биографии, потому что где бы я взял подробности биографии другие? Но это не я, просто потому что это человек денег и практики, а я врун профессиональный, как и всякий писатель, и это совсем к практике не имеет отношения. Это герой не то чтобы нашего времени, это герой определенной части человечества, это плоский человек, человек без измерений, который весь повернут в одно, это линейный человек, для него существует только один серьезный вопрос в жизни – на него настучали или нет? Это определенный тип людей.
Светлана: А для чего вы о нем писали, Саш?
Кабаков: Этот тип человека присутствует в каждом из нас, но в каждом в разной степени.
Светлана: Чтобы ужаснулись?
Кабаков: Да. а почему нет?
Кобаладзе: Пройдет пять лет, придет новый президент…
Кабаков: этот человек присутствует в каждом из нас всегда, во все времена. Тут одна критикесса, по обыкновению, смешивая героя и автора, меня упрекнула в том, что герой мой плоский и убогий. Но это плоская и убогая часть любого человека, особенно почти любого представителя так называемой городской интеллигенции.
Светлана: Я хочу только сказать, что вряд ли присутствующие здесь писатели не социальны, хотя бы потому что практически все присутствующие журналисты. Дима Быков, естественно, знаете все, что журналист. Александр Кабаков, естественно, тоже пишущий журналист. Ольга Славникова закончила журфак и даже немножко поработала на этом поприще.
Кабаков: И даже активно начала печататься как литературный критик.
Славникова: Я бы не сказала, что немножко, потому что в Екатеринбурге я была главным редактором газеты «Книжный клуб», это аналог «Книжного обозрения», и с божьей помощью мы подняли тираж с 3000 до 35 000.
Светлана: Журналисты. Мы с Юрием Георгиевичем, кстати говоря, можем примазываться к этой компании, потому что мы оба были членами жюри – я в «Буккере», Юрий Георгиевич в «Большой книге».
Кобаладзе: Вы вообще нам обязаны своими премиями.
Кабаков: Нижайший поклон.
Кобаладзе: Без нас вы бы в студию точно не попали бы.
Кабаков: Благодетели наши.
Светлана: И тоже имеем отношение к журналистике. Юрий Георгиевич, во всяком случае, под этим прикрытием шпионил в бытность свою в этой организации, и очень даже успешно.
Кобаладзе: Откуда вы знаете?
Светлана: Сами рассказывали.
Кабаков: А это родственные профессии вообще. Дело в том, что все люди смотрят, а журналисты и шпионы подглядывают, это точно.
Светлана: И это, кстати, пригождается, потому что это те впечатления, которые помогают писать.
Кабаков: Профессиональный журналист обязан не просто смотреть, а подглядывать.
Кобаладзе: Да, только журналист несет подгляденное в газету…
Кабаков: Всем людям, а шпион начальству.
Славникова: А писатель? То же самое.
Кобаладзе: Несет книгу.
Славникова: Более того, иногда несет настолько некорректно, не сообразуясь ни с чем.
Светлана: Ольга, а кто герои нашего времени, по вашему? есть у вас такое впечатление? Вот Александр рассказал, а у вас?
Славникова: Вы знаете, мне кажется, что пока этого героя еще нет, но литература, в принципе, может его смоделировать. Мне кажется, что герой нашего времени – это как раз человек, который как раз не зависит от того, какой президент придет к нам на следующий срок. Такой вот внутренне независимый человек, который пытается стоять на своих ногах, и я думаю, что если говорить о типе литературы, возможно, это герой романтический, достаточно сильный человек, я в эту стороны смотрю.
Светлана: Ну если как раз вспомнить ваш роман «2017», то грядущее рисуется в не очень замечательных красках для этого романтического героя.
Славникова: Романтический герой всегда проявляет себя в том времени, которое рисуется не в очень замечательных красках. В замечательных красках ему нечего делать.
Кабаков: Знаете, когда-то меня встретил один человек литературно-журналистского круга на улице, как раз тогда продолжался, но уже затихал шум после моей той повестушки антиутопической, и он говорит «Александр Иванович, ну вот напишите современную идиллию, чтоб все хорошо было, придумайте, вот придумали же вы какой-то кошмар», мне эта мысль показалась заманчивой, и я сел писать идиллию. В результате получился герой, едва ли не самый мрачный в моем романе.
Кобаладзе: Идиллии уже придуманы давно, «Город солнца», например.
Кабаков: Идиллии не придумываются, или нехудожественно придумываются.
Светлана: Дим, а вот про людей ушедших, о Пастернаке, об Окуджаве читать безумно интересно, конечно, но о сегодняшнем есть что-то, что хотелось бы написать и что?
Быков: Я собираюсь, собственно. У меня следующий роман, который пока условно будет называться «Камск», это роман о человеке, который восстанавливает город, снесенный наводнением, производственный роман в духе Юлии Латыниной. Я не особенно скрываю, что главный герой, Горохов, достаточно подробно срисован с Сергея Шойгу, который восстановил Ленск, но по сути, восстановил ни для чего, потому что в городе, восстановленном такими темпами, во-первых, половина домов была непригодна для жизни, во-вторых, следующее наводнение половину домов опять смыло. Но человек героически восстановил. Вот меня привлекает ситуация человека, безумно энергичного, талантливого, властолюбивого, поставленного в ситуацию всеобщей и тотальной деградации. Каковы его мотивы для того, чтобы что-то делать? Была замечательная сцена, когда приехал президент, и надо было в дом, куда он заселяет ветеранов, запустить кота – двое суток искали кота в этом городе, наконец нашли, и кот не идет, чувствует, что дом плохо построен, и Шойгу в последний момент, потому что он просто ночевал на этих площадках неделю, схватил кота и швырнул его туда. Я прочел это все в книге биографической, довольно апологетической, вот это герой нашего времени – это величие бессмысленного подвига, вот о нем я буду писать.
Кабаков: Подождите, это уже все было, строили уже узкоколейку из никуда в никуда.
Быков: А вот это рассказ Веллера мне безусловно служит прототипом. Дело в том, что она ведет не из никуда, здесь мне важно подчеркнуть именно величие этого, потому что у Островского, по-моему, это очень слабо литературно сделано, к тому же, как доказал тот же Веллер, у него там большие просчеты, потому что ясно было, что они должны были ее за неделю построить. Здесь я хочу написать серьезный производственный роман.
Светлана: Но там тоже величие было.
Быков: Величие было, но несколько надрывное.
Кабаков: Самое интересное, что там была написана правда, дело в том, что как это ни странно, по крайней мере до начала 70-х годов остатки этой узкоколейки существовали, я ее вдел своими глазами.
Быков: Серьезно? Ну значит, они хорошо строили.
Кабаков: Но неизвестно, зачем. Наверное, много таких было проектов – знаменитая мертвая дорога, которую клали на болото, она проваливалась, клали дальше, она проваливалась, потом в 53-м году всех выпустили, там тачки брошенные и провалившаяся в болото дорога.
Кобаладзе: Ну там хотя бы кота не зашвырнули.
Быков: Нет, ну мне хочется это написать.
Светлана: А что, это на самом деле было? Что кота изыскивали и зашвыривали?
Быков: Да, и это написано в биографической и совершенно апологетической книге, и я в общем, солидарен, потому что Шойгу, и я думаю, в этом все со мной согласятся, что этот человек – герой. Можно плохо к нему относится, хорошо, но это герой. И вот мне хочется описать этот акт бессмысленного героизма и то, что из этого происходит.
Кабаков: Но это реальный министр, министр того, что у нас всегда есть – чрезвычайных ситуаций.
Быков: А вот про просвещение этого не скажешь.
Кабаков: Или про Грефа, да, вот министр экономики, как-то странно.
Светлана: Послушайте, вас послушать, так герои выглядят как-то, от министра до обычного человека, не бог как впечатляюще.
Быков: Но зато очень-очень энергично.
Славникова: Самый впечатляющий подвиг – это подвиг бессмысленный.
Кабаков: А всякий подвиг бессмысленный, потому и подвиг.
Славникова: Величие в основе своей бессмысленно, иначе, если б оно было осмыслено и рационально, в нем не было бы вот этого…
Светлана: А говорят «подвиг во имя…»
Славникова: Нет никакого «во имя», это избыточно.
Кабаков: В жизни всегда есть место подвигу, если жизнь такая.
Славникова: Это всегда бессмысленно и лишне.
Быков: И в этом и прекрасность.
Кабаков: Вот в Голландии есть место подвигу?
Светлана: Наверное, есть, там наводнения бывают.
Кобаладзе: Ну вот там лодка под лед провалилась.
Светлана: Конечно, там много чего бывает.
Кабаков: Ну в Швейцарии почти нет места подвигу.
Кобаладзе: Почему? Лавины.
Светлана: Нет-нет, везде есть место подвигу.
Кабаков: Как правило, в благоустроенной жизни нет места подвигу. А мне вот насчет герой как-то немного все время обидно. Почему, все время когда говорят герой, подразумевается положительный герой? Нигде так не сказано – «положительный герой нашего времени». Да, я глубоко убежден, что мой Салтыков герой, только не нашего времени, а всей второй половины 20-го века. Он отвратительный герой, и время было не очень хорошее.
Светлана: Саш, но наверное, было бы странно и, наверное, не очень благозвучно назвать «типичный персонаж нашего времени».
Кабаков: Нет, герой, только нигде не сказано, что положительный.
Светлана: Ну, понятное дело, да, ясно. Оль, о чем вы хотели бы написать сегодня? И о сегодняшнем? Или вы сегодня и о сегодняшнем не хотите писать?
Славникова: Вы знаете, мне очень понравилось путешествовать во времени, и на этот раз я хочу так вот своеобразно отправиться в прошлое. Память каждого человека – это машина времени, она у каждого персональная, и человек проживает не ту жизнь, вернее, он проживает жизнь, он думает о ней то-то и то-то, а на самом деле было все другое, и у меня в новом романе будет такая технология, когда человек переносится назад в свою жизнь и видит, что все не так. То есть он проживает все заново и понимает, что стоит зайти за угол, вот он идет каким-то маршрутом, ходит на работу каждый день там-то и там-то, но чуть вправо, чуть влево – и все по-другому. И все, что он думал о своей жизни, все неправда.
Светлана: Но исправить ничего уже он там не может? Только понаблюдать?
Славникова: Может, но это очень дорого стоит.
Кабаков: Чего стоит исправление, это есть в рассказе Бредбери «Бабочка».
Быков: Или у Житинского «Часы с вариантами».
Славникова: ну, не совсем «Бабочка», скажем так, но тем не менее.
Светлана: Скажите, а есть вот сейчас в нашей современной литературе, которая все-таки развивается и появилось огромное количество книг разного свойства и направления, с разными героями, но есть какие-то писатели, которые, на ваш взгляд, довольно точно и убедительно описывают именно наш сегодняшний день и находят новый язык, новую философию нащупывают, то, что, может, хорошим писателям свойственно.
Кобаладзе: Я знаю этих писателей.
Светлана: Ну, оставим присутствующих, вот ваш взгляд, есть такие писатели? Дима.
Быков: Я думаю, Роман Сенчин в огромной степени, потому что отвращение, которым наполнены его тексты, это живая эмоция, это очень интересно. Очень интересно мне, как будет выглядеть современный роман Алексея Иванова, замечательного писателя, роман современный и более того, на московском, насколько я слышал, материале. Очень мне интересно, что напишет Захар Прилепин, потому что можно хорошо или плохо относиться к «Санкье», но какие-то вещи там схвачены безукоризненно. И думаю, что еще Лимонов нас порадует.
Светлана: А Пелевин?
Быков: Ну, Пелевин, думаю, что у него идет такой график – сборник, роман, сборник, роман, так что это, наверное, будет сборник публицистических произведений, а следующий роман года через два. Мне показалось, что в «Ампире В» ничего принципиально нового нет. Давайте подождем. Он замечательно умеет хоронить уже прошедшее время, вот может, он нулевые годы в следующей книге похоронит, когда они отживут. Пока это все повторение более или менее его предыдущих сочинений.
Светлана: Но ведь он далеко не отходил, чтобы довольно точно представить…
Быков: Да, но думаю, что настоящая точность у него появляется там, где он говорит, например, о 90-х, вот, в «Generation P», в 98-м все кончилось, он их похоронил, в «Числах» бросил еще несколько комьев, потом замечательные вещи в «Священной книге Оборотня», но я думаю, что эта книга в значительной степени публицистическая. Должно пройти время, и конечно, Пелевин в конце десятилетия напишет что-нибудь важное, я в этом уверен.
Светлана: Александр.
Кабаков: Из перечисленного не берусь судить о Сенчине, не имею такого восторженного мнения, Иванов – очень хороший писатель, с этим согласен, абсолютно не мой и не очень мне интересный, но очень хороший, чрезвычайно большого умения. Что касается Прилепина, согласен полностью, меня очень радует, что это, еще сравнительно молодой человек, насколько я могу судить, может, я ошибаюсь, и уж он-то наверняка скажет, если услышит, что я ошибаюсь, явно движется в сторону литературной карьеры из политической, и слава богу, я знаю, что у него готова новая книга, и я знаю, что это шаг вперед по сравнению с «Санкьей». Это очень радует, если политика потеряет Лавлинского, а литература получит Прилепина, это будет большое достижение. К Пелевину я всегда был равнодушен, а вот меня очень интересует, наверное, это возрастное, что напишут люди, которые еще работают и которые более или менее относятся к моему поколению. Меня всегда интересует, что пишет Александр Мелихов, питерский замечательный писатель. Я считаю, что его роман «Чума», почти незамеченный в сравнении с масштабом его сочинения, это поразительная книга, но ее почти не заметили. Это грандиозная книга, и очень странно, что она не стала популярной, ее должен читать с личным интересом каждый второй, потому что это о тяжелейшей внутренней жизни родственника наркомана.
Светлана: Может, потому что это тяжело читать? Не вызывает желания ее читать?
Кабаков: Очень интересно, вернется ли в художественную литературу Миша Веллер. Я бы хотел, чтобы два человека ушли из социополитики – Прилепин, на будущее, и Миша Веллер.
Светлана: Ну, Прилепину, по-моему, помогает и питает его знание предмета.
Кабаков: Это очень хороший писатель, и, к счастью, насколько я понял, с ним пообщавшись, он и ощущает себя в первую очередь как писатель. Так что мне очень интересно, что напишет Веллер. Прошу прощения, ваше величество, мне интересно, что имеет в виду Дима Быков, даже не про биографию Окуджавы, которую он почему-то назвал боле спорной фигурой, чем Пастернак, потому что мне кажется, что как раз наоборот. А вот следующий роман про чрезвычайные ситуации…
Светлана: Ну, это мы дождемся и прочитаем.
Кабаков: Мне очень интересно, что напишет Славникова, и это не потому что эти двое здесь сидят, а потому что это объективная картина, которая сложилась в моей голове, это объективный факт в результате последнего года, хотя я этих писателей знаю давно.
Светлана: Оля, ваши интересы.
Славникова: Поскольку я координатор «Дебюта», то я буду называть имена, которые еще мало кому известны, такие как Андрей Савельев, писатель из Уфы, который был в шорт-листе премии Белкина, между прочим, Алексей Лукьянов, который получил Малую пушкинскую премию, за «Спаситель Петрограда», новые имена, такие как Мария Ботиева, например, очень интересный писатель из Екатеринбурга, в этом году у нас, к сожалению, не получил премию, но имел все права на нее претендовать, это человек, который написал повесть «Паратов» под псевдонимом Скобелев, Андрей Коротеев, наш финалист позапрошлого года, вот от этих людей я жду очень многого, и надеюсь, что следующий конкурсный год даст новые имена.
Светлана: Я напоминаю, что разговариваем мы с писателями и журналистами – Дмитрием Быковым, Ольгой Славниковой и Александром Кабаковым. После новостей середины часа мы продолжим разговор.
Новости
Светлана: Итак, еще раз здравствуйте, это программа «В круге СВЕТА», напоминаю, что в последней в уходящем году программе мы с Юрием Георгиевичем Кобаладзе, который все время отмалчивается, а хотелось бы иногда услышать его голосок, мы разговариваем с Дмитрием Быковым, с Ольгой Славниковой и Александром Кабаковым, с писателями, которые в уходящем году получили награды, «Буккер» и «Большую книгу», и мы фактически подводим итоги года, не столько даже так, сколько пытаемся рисовать портрет героя нашего времени и все, что его окружает. А читать стали больше или меньше?
Кабаков: К сожалению, больше.
Быков: По-моему, больше, да.
Светлана: Больше? А почему к сожалению?
Кабаков: Просто возникла такая же картина, какую я в свое время наблюдал, когда в первые разы приезжал на Запад и заходил там в большие книжные магазины – боже мой, какое количество книг и какое количество покупателей, кто самый читающий в мире? Мы? Да это они самые читающие в мире! Потом я пошел к кассе и увидел, что там стоят люди и держат такие стопки, прижимая подбородком, - это поваренные книги, альбом французских автомобилей со дня возникновения…
Светлана: Дамские романы.
Кабаков: Дамский роман – это еще класс, а вот это – путеводители, справочник, как починить унитаз собственными силами, и так далее, и все это в грандиозных количествах, и все это покупается, и книги, получившие премию Гонкур, во Франции это святое. Немедленно она покупается с ленточкой, ставится на полку, а там стоят за предыдущие годы, и эти ленточки не разорваны.
Светлана: А у нас что, сейчас то же самое?
Кабаков: Вот у нас, такое ощущение, что возникает то же самое. Это прямое следствие художественной свободы. То, что не запрещено, то не имеет цены. Когда писателей не сажают, писателей не уважают.
Светлана: Но только ли в этом дело? Вот Дима сказал, что у нас политика правительства направлена на то, чтобы снижать культурный уровень населения.
Быков: Да, я в этом почти не сомневаюсь.
Кабаков: Да. в том числе и таким образом.
Светлана: Почему, Дим?
Быков: Потому что такое население более манипулируемое. Я совершенно не верю в такой миф, может, это для Запада действительно, что спрос всегда порождается только предложением, или наоборот, что предложение рождает спрос. У нас все совершенно четко происходит - та культурная политика, которую навязывают сверху, она и становится общественно воспринятой. В 90-е годы или в конце 80-х такой культурной политикой было чтение Шаламова и Солженицына, миллионными тиражами читали Солженицына и никто от этого не умирал. Сейчас даже Алла Пугачева уже кажется слишком сложной, и по опросу ВЦИОМа первое место уверено занял Дима Билан, на втором месте Басков, а Пугачева набрала 9% и занимает третье, потому что она все-таки носитель какого-то качества, идущего от советских времен. И если людей для чего-то этим обрабатывают, например, фильм «Жара» не может быть только следствием только личного желания Федора Сергеевича Бондарчука, наверное, этот фильм в той же мере отвечает желаниям начальства, в которой когда-то веселая комедия «Волга-Волга», тоже очень жизнерадостная. И вот этот нарастающий комизм происходящего на экране и нарастающий трагизм происходящего в быту мы наблюдаем, и эта вилка заставляет думать.
Светлана: Да, Саш.
Кабаков: Можно согласиться с такой бурной инвективой Дмитрия Леонтьевича, но я сторонник того представления, что любовь всегда взаимна.
Светлана: Да-да, вот я тоже хотела сказать, неизвестно, что первично.
Кабаков: Для того, чтобы возникла «Волга-Волга», мало желания товарища Сталина вместе с товарищем Ждановым и вместе с остальными товарищами, есть еще товарищ Александров, товарищ Дунаевский, помимо того, еще товарищ Утесов, товарищ Орлова, и вся эта компания творческой интеллигенции, и нужен еще народ, которому это очень нравится, потому что никакая заказанная «Волга-Волга» не работает, если она не нравится народу. У каждого народа такой Билан, которого он заслуживает, который им воспринят, поэтому я бы исключительно на происки властительных сил все не спихивал. Культурная деградация, на мой оптимистический взгляд, всемирна, это нормальное следствие какой бы то ни было, суверенной, несуверенной, традиционной, трехсотлетней, не трехсотлетней демократии, еще раз скажу, что писателей уважают, когда их сажают, совестью нации писатель становится, когда другой совести нет, властителем дум, когда думами можно властвовать, а когда властвовать нечем, и все с утра до вечера довольно много работают, делают бабки, что дело непочтенное, то читать серьезные книги нет сил, и происходит то же самое, что происходит всюду, где люди повышают производительность труда, мы должны сделать для себя выбор, извините за такой настойчивый тон, но я хочу высказаться и заткнуться. Мы должны для себя сделать выбор – мы руководствуемся групповым эгоизмом деятелей культуры, назовем себя так обобщенно, то есть нам нужно, чтобы культура была главным, и тогда мы должны, руководствуясь этим групповым эгоизмом сказать, что колбасы не надо, повышения производительности труда не надо, нужны тысячи бездельных НИИ, там должны сидеть тетки, вязать, разводить кактусы и читать «Новый мир» до дрожи. Либо они будут работать по-человечески, в подъездах уже наконец будет пахнуть так, как должно пахнуть в подъездах, а не как в России, но тогда извините… что читают во всей Европе? Бегбедера и Уэльбека. А что такой Бегбедер? Это Сергей Минаев, «Духлесс». Переведенный на приличный французский язык, или наоборот.
Быков: Саш, я тоже встряну, сейчас заткнусь. Выбор России, помните, была такая партия, формулируется очень просто: либо в подъездах будет пахнуть по-русски и люди будут читать Солженицына, либо в подъездах будет пахнуть по-русски и люди будут читать Донцову – вот и весь выбор, в подъездах всегда будет пахнуть так, это надо принять как данность.
Кабаков: Нет, не согласен, уже не во всех.
Быков: Уже во всех. Понимаете, сегодня нет этих НИИ, а есть страшное количество бездельных клерков, которые с тем же энтузиазмом, по-толстовски говоря, делают ничего в своих конторах и читают «Духлесс» вместо Солженицына, то есть процент бездельников в этом обществе одинаков, оно структурировано всегда одинаково, а разница только в одном – либо оно летает в космос и читает Трифонова, либо оно перекачивает воздух и читает Донцову.
Кабаков: Не воздух, а нефть.
Славникова: Никак не могу перебить этих мужчин.
Светлана: Да, мужчины обещали заткнуться.
Славникова: Дело в том, что я, может, потому что я глупая или идеалистка, но я не вижу непременной оппозиции между запахом в подъезде и чтением художественной литературы, потому что я недавно общалась с одной корреспонденткой австрийского радио, ее зовут Сюзанна, и мы пришли к выводу, что на самом деле сейчас в России работают до смерти, что в Европе так не работают. Когда я рассказала, как работает мой сын, когда он приезжает домой в 12 ночи из своего отдела, она сказала «Это невозможно», то есть я хочу сказать, что по мере того, как мы все-таки будем через нефтедоллары либо через какие-то наукоемкие технологии каким-то образом двигаться к нормальной развитой цивилизованной жизни, досуга все равно у людей будет больше, а вот вопрос, на что этот досуг будет тратиться, это отдельный вопрос. Насчет группового эгоизма, нам ведь не нужно, чтобы культура была главной, нам нужно, чтобы она была. И деваться нам от этого все равно некуда. Куда мы от себя денемся, мы все равно будем писать.
Светлана: Скажите мне, пожалуйста, уважаемые собеседники, есть какое-то культурное событие, которое в уходящем году вас поразило, потрясло больше всего, какое угодно, связанное с культурой? Есть такое?
Славникова: На самом деле, конечно, главное событие – это «Большая книга», новая премия, которая вручалась первый раз.
Светлана: И с большим гонораром
Славникова: Да. вошла в информационное пространство, показала, что такое пиар. Может быть, не до конца использовала весь ресурс, поскольку у них в соучредителях издательский дом «Известия».
Светлана: Ну все еще впереди, раскрутится, это первый раз.
Славникова: Но действительно, стремительно ворвалась в это премиальное информационное поле, я считаю, что это главное событие.
Светлана: Дима.
Быков: Поскольку я все-таки кинокритик по первой профессии, мне кажется, что главное культурное событие – это катастрофический провал всех попыток делать что-то по чужим образцам, это очень плохой фильм, простите меня, сейчас идет рекламная кампания, но это тоже будет считаться рекламой, очень плохой фильм хорошего режиссера Николая Лебедева «Волкодав», то есть совершенно никакая попытка сделать русского «Властелина», это очень плохой фильм «Жара», сделанный по лекалам молодежных комедий, это чудовищные молодежные комедии на протяжении года, и довольно серьезные и удачные попытки делать свое. Можно по-разному относиться к «Острову», но это интересная картина.
Светлана: Да, мне тоже показалось.
Быков: Ну чудо, когда действительно все сошлось – плохой сценарий, неровный режиссер, неровный актер, а получилось гениальное произведение. Я говорю о Сухорукове. Такое вот чудо, со всех сторон неправильное. Можно по-разному относиться к рязановскому фильму, но я полкартины проревел и считаю ее большой удачей, «Андерсен: жизнь без любви», неправильная по всем параметрам картина, совершено провальная со всех профессиональных точек зрения, но работающая при этом грандиозно. Спасибо Рязанову и Квирикадзе. Это, конечно, касается, можно, опять-таки по-разному к этому относится, но фильм Лопушанского «Гадкие лебеди» - это совершенно этапная картина. То есть, по-моему, наш кинематограф начинает понимать, что когда мы делаем свое, у нас получается, а когда делаем чужое, не получается.
Светлана: А «Доктор Живаго»?
Быков: «Доктор Живаго» - блестящая картина, я уверен. Именно поэтому, я думаю, блестящий триумф, судя по отзывам, фильма «Изгнание», который заканчивает Андрей Звягинцев, окончательно докажет русскому кино, что делать надо свой арт-хаус, а не чужой плохой блокбастер.
Светлана: Александр.
Кабаков: Дима снял у меня с языка, поскольку он исключительно про кино говорил, фильм «Остров», который на меня произвел поразительное впечатление.
Светлана: Я тоже была удивлена, непонятно, даже с чего.
Кабаков: Не в обиду будет сказано всем участникам, совершенно не своими художественными достоинствами, которые тоже есть, и большие, и не мое это дело судить. Совсем про другое.
Светлана: Я не могла даже понять, почему это так затягивает, и ты смотришь от первого до последнего кадра.
Кабаков: Я после очень долгого времени смотрел кино как 40 лет назад, не думаю, про то, как это сделано, какой режиссер, где провалы в драматургии, абсолютно мне это было неинтересно, мне был интересен мой внутренний диалог с теми, кто это сделал, я с ними разговаривал.
Светлана: Причем этот был ожидаем, а остальные совершенно неожиданно, я даже не сразу Дюжева узнала.
Быков: Да, Дюжев очень странен.
Кабаков: Очень сильное впечатление. Я еще раз говорю, мне все равно, какое это кино, меня интересует, знаете как говорят, по-простому, о чем это, это о том, что мне важно. И очень сильное, но совсем не такое однозначное впечатление, с которым, я уверен, многие не согласятся, в начале года, еще до выдвижения на любые премии, я прочитал оба тома, подчеркиваю, целиком, Максима Кантора «Учебник рисования»…
Светлана: Кто не видел эти книги, не поймет, почему Александр с таким выражением говорит «оба тома».
Быков: Событие грандиозное.
Кабаков: Это грандиозное событие, только оно другого рода. Я бы так сказал – я абсолютно согласен во всем в анализе, и стою на полностью противоположных позициях в синтезе, но то, что этот анализ был написан, такой толщины – это грандиозное событие, и оно имеет отношение к тому, о чем мы говорили, - это насчет группового эгоизма деятелей культуры, его сформулировал и выразил Кантор идеально. Только вывод он сделал один, а я делаю другой. Он сделал вывод, что если культура миру не нужна, то гори огнем этот мир, а я делаю вывод такой – если культура этому миру не нужна, то я пошел.
Быков: Но самое поразительное, что книга Кантора продавалась тремя тиражами, притом что это неподъемный труд, и эти два тома 12-тысячным тиражом вышли в ОГИ, что само по себе, конечно, очень важно.
Кабаков: Это серьезное дело. Я говорю, оно фундаментально затрагивает мою жизнь. я говорю, и бог с ней с культурой, сто человек меня прочтут – больше не надо, заработаю на жизнь каким-нибудь другим способом, кстати говоря, я уже не такой журналист, какой был, я с этого года перестал заниматься так называемой качественной или, как правильно ее называть, общественно-политической журналистикой, и думаю, что навсегда. Я считаю, что ей заниматься сейчас как-то неловко мне.
Светлана: Тем не менее, ловко или неловко, вас теперь как журналиста спрашиваю, какое вообще событие, из социальной жизни страны, из политической, вас как граждан потрясло в течение прошедшего года?
Славникова: Вы знаете, как ни странно, это событие – пробуждение вулкана на Камчатке, это не социальное событие, я понимаю, что я сейчас говорю немного о другом, но пробуждение этих сил подземных, тот, кто прочтет роман «2017», поймет, о чем я. Природа отзывается на какое-то наше внутренне неблагополучие.
Светлана: А есть, кстати, такая теория… хочу сказать, что Ольга в принципе интересуется тем, что связано с природой, и есть такая теория, что землетрясения, какие-то катаклизмы природные случаются там, где большое неблагополучие именно в жизни людской.
Славникова: Не совсем, может, даже не неблагополучие, поймите, ведь извержение вулкана, с точки зрения природной, это не неблагополучие, мы неправильно на это все смотрим. Это некое энергетическое состояние, оно соответствует, как мне кажется, энергетическому состоянию человека как вида. У природы нет плохой погоды, у природы нет плохих вулканов, и то, что засыпало поселок пеплом, это не значит, что это трагедия, что это плохо. Природа не равнодушна, в ней происходят такие вот процессы.
Светлана: Жители Помпеи с вами бы не согласились.
Кобаладзе: Да, я тоже о них подумал.
Кабаков: И Содом и Гоморра тоже.
Светлана: Да, пожалуйста, Саш, ваше событие.
Кабаков: Вот пока Оля говорила, я сначала подумал насчет этого вулкана. Я согласен с Ольгой, но меня как-то это не допекло. Очень странно. Может, я забыл то, что было в начале года. Вы знаете, уже довольно долго думаю насчет казни, которая вот произошла.
Светлана: Вы про Садама Хуссейна?
Кабаков: Я почему-то об этом долго думаю, я не могу понять, почему меня это так занимает, в мире каждую секунду погибает множество людей, их убивают, невинных, казнят жестокими способами, я не понимаю, что-то меня в этом ужасно занимает.
Светлана: А занимает с каким знаком?
Кабаков: Сказать, что возмущает, да нет, вроде людей поел много, как сказала одна старушка про Сталина.
Светлана: Но смотреть на казнь людоеда не очень приятно?
Кабаков: Вот что-то тут не так.
Быков: Если б в поединке убили человека…
Кабаков: Нет, какой там поединок. Нет, я не понимаю, что, но что-то тут не так, людоед абсолютный, это понятно.
Светлана: Меня как-то нарочитая публичность этой казни, ее обсуждаемость коробит, потом будут смаковать подробности, уже рассказывают, как это происходило.
Кабаков: Ну проиграл войну, ну и… его два года показывали в новостях.
Светлана: Он уже стал восприниматься каким-то дедушкой просто.
Кабаков: Такое ощущение, что казнят какого-то клоуна.
Светлана: Человека, похожего на диктатора.
Славникова: Ощущение, что казнят вообще другого человека.
Кабаков: Вы знаете, и на это наложилась смерть Пиночета, показывают этих безумных людей, которые пляшут, да кто бы ни умер, что-то тут не вяжется, вот эти пляски, эта казнь, я не могу успокоить себя.
Светлана: Дима.
Быков: У меня, я думаю, два таких события: первое – Кондопога, и это очень симптоматично, потому что я всегда в таких случаях напоминаю, что от кишиневского погрома до революции 1905-го года прошло всего полтора года, люди обычно очень быстро перестают искать врага под фонарем, где ближе, и обращают свои взоры на настоящего врага, поэтому это серьезный и интересный знак, самоорганизация общества, пока против чужаков, а потом посмотрим. Это первое.
Светлана: Вас напугала эта история в Кондопоге?
Быков: Нет, отнюдь, она просто показал, что люди недовольны существующим порядком вещей. Пока они недовольны тем, что, это им кажется, во всяком случае, пока они думают, что в этом порядке виноваты чужаки, очень скоро они поймут, что чужаки здесь ни при чем. Пойдет разговор о коррумпированной милиции, о такой системе власти, когда об этом событии никто правды не говорил, и так далее…
Светлана: Вы уверены в такой последовательности?
Быков: Да, такая последовательность бывала уже много раз. В Росси все попытки направить социальную активность масс по ксенофобскому пути обычно кончаются тем, что, как сказал Радзинский, собаке кричат «Куси-куси», и она кусает того, кто натравливает, это закон. Никогда в социальный пар этот ксенофобский гудок не уходит, рано или поздно люди понимают, в чем проблема, поэтому я очень рад этой форме самоорганизации. Вторая история – это то, что сейчас происходит в Чите.
Светлана: Ходорковский и Лебедев?
Быков: Да. я очень не люблю Михаила Ходорковскго, я абсолютно уверен, что в стране, которую этот человек хотел построить, мне не было бы места. Я уверен, что это такой же циник, как и многие его ученики, ныне во власти преуспевающие. Но дотаптывать человека и доламывать сломанного всегда нехорошо, поэтому то, что сейчас в Чите происходит, это, конечно, абсолютное глумление, в том числе и над всеми, кто над этим наблюдает, поэтому мне происходящее очень неприятно.
Светлана: Да, и с Кондопогой, и с Читой соглашусь. Пожалуй, и с казнями, о которых столько говорится, и как-то под новый год, под эту рождественскую сказку, которая замешана сейчас густо…
Кабаков: Понимаете, и телевидение как-то не вяжется, вот его показывают, ну не вяжется это с понятием казни.
Светлана: И вспомнив о событиях культурных и общественных, которые так или иначе на вас произвели впечатление, не могу не спросить, вполне дежурный вопрос, но мне от вас очень интересно. Вот эти вот вечно развивающиеся отношения интеллигенции и власти, вечная тема, которая на меня лично производит периодически удручающее впечатление или удивляет. Скажите, пожалуйста, а как вы сегодня себе представляете отношения интеллигенции и власти, что вас огорчает, а что, может быть, радует?
Кабаков: Это сложный вопрос.
Славникова: радоваться тут нечему совершенно.
Светлана: Почему, Оль?
Славникова: Ну потому что, вы понимаете, тут как раз есть взаимозависимость – если власть пытается каким-то образом, скажем так, подпитывать культуру, кто девушку кормит, тот ее и танцует.
Светлана: То есть ответной реакции всегда требует за подкорм, да?
Славникова: Ну а как, конечно. С другой стороны, если власть не делает ничего, то естественно, культура лишается многих, совершенно необходимых ей бонусов. Например, то, о чем я говорю постоянно, - нам совершенно необходимы гранты на переводы русских книг хотя бы на английский язык, потому что это делается сейчас во всех цивилизованных странах, это активно делается в скандинавских странах, это делает Институт Гете, у нас этого не делает практически никто, кроме журнала «Глас», который является частным предприятием издателя Наташи Перовой. Кто это должен делать? Кто должен давать эти гранты? Допустим, эти гранты выдаются из государственного бюджета. Вопрос второй, не менее важный – как распределяются эти гранты? То есть кто и как будет решать, какие книги и как у нас будут переводиться, от этого зависит не только жизнь писателя, потому что переводы на западные языки важны просто для того, чтобы нормально существовать, но и литературное лицо России, которое сейчас представлено на западном книжном рынке очень скудно, поэтому это очень непростые вопросы.
Светлана: Но это менеджерские задачи, может, конечно, завязанные и на власть, но я все-таки не об этом, а именно о почти сентиментальных отношениях с властью, которые сегодня поддерживают некоторые представители интеллигенции. Как вы смотрите на эту любовь к власть предержащим?
Кабаков: А чего власть любить? Что это, девушка, что ли?
Светлана: Это ваше мнение.
Кабаков: Да, это мое.
Светлана: А почему так льнут? Письма подписывают коллективные, поддерживают всячески, вступают в партии.
Кабаков: А интеллигенция вообще довольно слабое животное, это действительно так, вот назвали интеллигенцию с легкой руки Ленина прослойкой, она и есть прослойка.
Светлана: Как же властители дум, нравственные ориентиры, инженеры человеческих душ?
Кабаков: Это Горький придумал дурь такую, дальше которой уже сигать некуда. Инженер, по крайней мере, должен знать, как устроен механизм, которым он занимается. Писатели не знают, как устроена человеческая душа, они ее изобретают наоборот. Это бред. Как вам сказать, власть вообще занята властью, она функционирует и должна функционировать как власть. Значит, все ее действия имеют определенную цель, а именно сохранение власти, и совершенно логично, что она платит деньги, что-то дает за что-то, за пользу, которую ей приносят, меня в этом смысле всегда изумляли вольномыслящие советские художники, которые приходили, например, в Госкино и говорили «Дайте нам денег», зная, что это партийные деньги, «мы снимем кино про то, какие вы гады», и очень обижались, что им денег не давали, это странно, вообще говоря. Значит, денег не проси, бесплатных дач в Переделкине не проси, ни на что не рассчитывай, живи сам по себе, но и когда к тебе придут с просьбой от товарища, скажи «Ребят, я чего-то как-то сам по себе, а вы куда-нибудь в другое место», тогда нормально. Тогда все по-честному. Мне удавалось, будучи профессиональным журналистом при советской власти как-то так устроиться, что даже цитаты из Брежнева в мои заметки про передовой производственный опыт вписывал редактор отдела, он знал, что меня лучше не трогать, я работаю хорошо, он вписывал их отдельно, я так отдельно и просуществовал. Я и сейчас стараюсь отдельно существовать, я никогда не состоял ни в какой партии, и дай бог, не доживу до такого слабоумия, когда вступлю. Я не состою ни в одной творческой организации, и никогда не буду состоять. Всех журналистов принимают автоматически, я свой билет потерял очень давно. Как в Гурзуф стали пускать без билета, так и потерял.
Светлана: То есть пытаетесь поддерживать свою автономность и независимость.
Кабаков: Потому что я знаю, что за деньги надо. Вы понимаете, есть такое понятие, вот тут сказали, что кто девушку ужинает, тот ее и танцует, но ведь существуют еще такие динамистки, вот я не динамистка.
Быков: Ужинаю, но не танцую.
Кабаков: Поэтому я и не ужинаю, и не танцую.
Светлана: Дима.
Быков: Этот 206 год был знаменателен тем, что власть и интеллигенция полностью утратили общий язык. Всегда моей журналистской мечтой было побеседовать с президентом, а тут я вижу, что случись такая оказия, мне сейчас было бы не о чем спросить совсем, то есть у меня нет вопросов, потому что я знаю, каковы будут ответы. Уже выработан этот ресурс. Боле того, были в 2006 году творческие встречи Медведева с писателями, Суркова с молодыми писателями, с обеих встреч были подробные репортажи, в частности репортаж Гуцко в «Огоньке», и на обеих встречах ничего не произошло, кроме взаимного недоумения. Это понятно, потому что у нынешнее власти стабилизационная политика, то есть сделать так, чтобы ни одна вещь не была названа своим именем, у литературы ровно противоположные задачи, поэтому тут договориться нельзя.
Светлана: Ну все, мы заканчиваем наш разговор. Я хотела бы от вас буквально в двух словах, очень коротко, получить от вас ожидания на будущий год. Я понимаю, что заглядывать сложно. Может, Ольге проще, потому что она машиной времени владеет лучше. И все-таки чего от будущего года хотелось бы? Лично, общественно, как хотите, ваше любое пожелание. Закончим Юрием Георгиевичем, который у нас тамада признанный, вот пусть развернется. Пожалуйста, Оля.
Славникова: Ну, мне бы хотелось написать новый роман, вернее, его основную часть, мне бы хотелось, чтобы и все хорошие писатели написали по хорошему новому роману, а я бы это прочитала, и чтобы это прочитали все и чтобы все были счастливы в результате.
Светлана: Спасибо. Александр.
Кабаков: Не дай бог, чтобы сбылись революционные предчувствия Дмитрия Львовича, я все-таки думаю, что Кондопога не Кишинев, чеченцы не евреи, и Троцкого нет, слава богу. Вот, и чтобы мне ничего не помешало досочинять то, что я сейчас сочиняю в совершенно незнакомом мне жанре.
Светлана: Дима.
Быков: А я хочу, чтобы все были здоровы и чтоб дочь поступила в институт.
Светлана: Замечательно. Юра.
Кобаладзе: Я нахожусь под впечатлением, особенно с этим котом, он будет меня преследовать теперь, кот, которого Шойгу кидает в дом – это потрясающе. На самом деле, что любопытно, что никто не вспомнил о Новом годе, никто никаких пожеланий. Я вот с удовольствием прочитал статью Димы в известиях о свинье, почему-то никто не вспомнил о Новом годе…
Светлана: Да что-то не хочется, чтобы кто-то свинью подкладывал.
Кобаладзе: Ну, за что ее так? Она, оказывается, очень позитивный образ в русской литературе. Я, например, с риском для жизни провез из Тбилиси жареного поросенка в Москву, что считаю подвигом, потому что их конфисковывали.
Светлана: А почему надо было из Грузии везти поросенка?
Кобаладзе: Потому что хотелось именно грузинского жареного поросенка.
Светлана: Ужас какой.
Кабаков: Какое свинское вольномыслие.
Кобаладзе: Поэтому я хочу всем пожелать счастливого нового года, исполнения всех желаний, вообще всего-всего самого доброго.
Светлана: Наверное, ярких впечатлений вам, уважаемые радиослушатели, в том числе от прочитанных книг, и все время предчувствия, что должно что-то произойти в нашей жизни, в нашем обществе, и в том числе и в книгах, и в писательстве. Мне все время кажется, что такое переломное время, которое мы уже 15 лет переживаем, должно, наконец, на-гора поднять и настоящих личностей, и настоящих политиков, и крупных писателей, я уж не загадываю про великих. Мне кажется, что присутствующие здесь посильно приближают это время, и мы, наконец, дождемся его, может быть, уже в наступающем, будущем году. Всех с Новым годом, спасибо, до свидания.
<<< на главную # <<< в круге света # карта сайта
# Светлана Сорокина: передачи, интервью, публикации. #